Георгий Куманёв - Говорят сталинские наркомы

Помня такую молотовскую оценку, мне трудно было отвечать. Но я все–таки говорю:

— Товарищ Сталин, хотя я сейчас не занимаюсь вооружением, работаю по производству боеприпасов, должен Вам доложить, что Наркоматом обороны и его Главным артиллерийским управлением было внесено предложение снять с производства 45‑мм и 76‑мм пушки.

Далее я сказал, что из–за возражений Наркомата вооружения вопрос, как известно, трижды рассматривался в ЦК. Для этого создавались одна за другой три комиссии. Первая работала под председательством товарища Маленкова, вторая — под председательством товарища Молотова и третью возглавлял товарищ Жданов. Все они приняли предложения руководства Наркомата обороны СССР, и выводы комиссий были утверждены Центральным Комитетом партии (т. е., разумеется, Сталиным, но мы об этом никогда не говорили).

(Еще немного поясню, Георгий Александрович. Я принимал участие во всех трех комиссиях и видел, что военные и в первую очередь маршал Кулик, который в техническом отношении был человеком неграмотным, но по каким–то причинам имел влияние в Наркомате обороны, настаивали на снятии с производства многих видов вооружения под предлогом, что они устарели. Кулик заявлял, что у немцев танковая броня будет, как у дредноутов. Поэтому, мол, на серийный выпуск надо ставить новые виды.)

Я также сказал Сталину, что, кроме 45‑мм и 76‑мм пушек, это касалось 120‑мм 110‑мм гаубиц, самозарядных винтовок, пулеметов «Максим», противотанковых ружей, мосинской винтовки образца 1891/38 гг. и даже автоматов (их Кулик окрестил «оружием полицейских»).

И вот во многом именно по названной причине, ввиду прекращения выпуска так называемых «устаревших видов вооружения», и выявилась уже в самом начале войны острая нехватка артиллерийского и стрелкового вооружения.

Сталин, который слушал меня сидя, встал со своего места, хлопнул себя по бедрам и говорит:

— Что же мы наделали?

Спрашивает меня:

— Как быть? Вы участвовали в работе комиссий. Скажите, как же нам поправить положение?

Я высказал мнение, что необходимо возвратиться к выпуску того вооружения, которое снято с производства, т. к. освоение новых видов займет не менее года. Добавил также, что, например, пушки, которые мы перестали выпускать, не хуже немецких и не хуже американских. И поскольку я много работал на оборонных заводах, мне хорошо известно, что необходимая оснастка и заделы должны сохраниться, и таким образом имеется возможность быстро наверстать потерянное время.

В заключение я сказал, что, наверное, стоило бы расспросить по этому вопросу тех из руководства Наркомата вооружения, кто последнее время занимался этими делами (т. е. намекал на наркома Ванникова, который был арестован, и на его заместителя Мирзаха- нова, находившегося под следствием).

Тут же из внутренней тюрьмы был вызван Мирзаханов. Он явился минут через 20 в соответствующей одежде, но побритым. Сталин задал ему тот же вопрос, и он почти слово в слово повторил то, о чем я докладывал. У меня сразу же от души и от сердца отлегло…

Пушки, о которых шла речь, были незамедлительно на заводах поставлены на серийный выпуск, чему в решающей мере способствовали уже созданные перед этим производственные мощности.

Борису Львовичу Ванникову было передано правительственное задание: изложить свое мнение по данному вопросу, а заодно — конкретные предложения по проблемам военной перестройки оборонной промышленности. Он все сделал, и через несколько дней его предложения рассматривались в Государственном Комитет Обороны. Кроме членов ГКО, там находились новый нарком вооружения Дмитрий Федорович Устинов и я. С Ванникова обвинения были сняты, его освободили и назначили заместителем наркома вооружения и уполномоченным ГКО по выпуску вооружения на заводах Урала.

Принятые меры не замедлили сказаться на увеличении производства артиллерийских систем. В 1942 г. мощности наших артиллерийских заводов перекрыли то, что мы имели ранее.

Еще вкратце о двух встречах с вождем. В начале октября 1941 г. вызывает он меня в Ставку Верховного Главнокомандования. Она находилась тогда в подвальном помещении в районе станции метро «Кировская». Поздоровались, и Сталин говорит:

— Вас, товарищ Горемыкин, обвиняют во вредительстве.

— Почему и в чем меня обвиняют, товарищ Сталин? — удивленно спрашиваю я.

— Вот, получено письмо от начальника Главного управления по снабжению самолетов. В нем отмечается, что приостановлено снабжение ВВС Красной Армии авиаснарядами. Обвиняется в этом нарком боеприпасов. Правильно ли написано в письме?

Я отвечаю:

— В первой части правильно, товарищ Сталин. Поставки действительно прекратились. А во второй — неправильно и моей вины здесь нет. Потому что авиазавод «Выстрел» и еще один завод из центральной России, которые выпускали эти снаряды, мы вынуждены эвакуировать в Челябинск, и они сейчас находятся в пути. А размещаться должны на подготовленных площадях местного предприятия.

Сталин тут же вызвал наркома путей сообщения Кагановича и ответственных работников ЦК по транспорту и сказал, чтобы в течение двух, в крайнем случае трех дней заводское оборудование прибыло на место. В этот срок оно и было перебазировано. Затем при 30-градусном морозе рабочие приступили к монтажу оборудования и завершили его в течение трех недель. Вскоре вместе с наркомом по строительству Семеном Захаровичем Гинзбургом мы полетели в Челябинск, чтобы обеспечить скорейший пуск обоих заводов…

Была еще одна встреча с подобным обвинением. Снова вызывает к себе в Ставку Сталин и снова говорит:

— Вас опять подозревают во вредительстве.

— Почему, товарищ Сталин?

— Потому что Вы неправильно ведете себя на производстве и сорвали одно важное дело ведущего конструктора.

А конструктор сидит здесь же, и я понял о ком и о чем идет речь. Был такой конструктор Борис Шпитальный. Вы, Георгий Александрович, эту фамилию, видимо, знаете. Человек он был не без способностей, но авантюрных наклонностей и в случае каких–либо личных неудач или промахов всегда предпочитал искать виновных где–то на стороне.

Сталин при встрече расспрашивал его о неполадках в авиаснарядах, и тот сразу же заявил, что во всем этом виноват нарком- вредитель Горемыкин.

Когда я выслушал все претензии ко мне, а точнее — обвинения, то ответил:

— Товарищ Сталин, мы уже разобрались с этими неполадками. Они целиком связаны с конструкторскими недоделками и упущениями. Я смог принять соответствующие оперативные меры и сейчас готов с полной ответственностью заявить Вам, что дефект преодолен, что преждевременности выстрела в самолетах не будет и не будут гибнуть по этой причине ни летчики, ни самолеты.