Елена Кочемировская - 50 знаменитых самоубийц

Всеволод Михайлович Гаршин – один из наиболее выдающихся писателей семидесятых годов XIX в. – родился 2 (15) февраля 1855 г. в дворянской семье в селе Переездное, недалеко от Бахмута (ныне Артемовск). У него была дурная наследственность: дед отличался неуравновешенным, деспотичным характером, а у отца имелись явные нарушения психики: он был нелюдим, необщителен, резок и чудаковат. Так, одно время отец был одержим идеей постройки воздушной железной дороги, по всему дому висели веревочки, по которым носились маленькие вагонетки. Мать Всеволода была взбалмошной женщиной, склонной к резким перепадам настроения, не имевшим явной внешней причины. Старший брат писателя покончил с собой в возрасте 20 лет.

Так что детство Всеволода Гаршина не было счастливым и безоблачным, и он очень рано усвоил тот безнадежно-мрачный взгляд на жизнь, который определил его судьбу. Этому немало содействовало и весьма раннее умственное развитие мальчика: в семь лет он прочел «Собор Парижской Богоматери» Виктора Гюго, а перечитав его 20 лет спустя, не нашел в нем для себя ничего нового.

Болезнь у него начала развиваться еще в отрочестве: весной без видимых причин возникали депрессии, тоска с переживанием собственной измененности, идеями вины и суицидальными мыслями. Ближе к осени, также без внешних причин, настроение выравнивалось и становилось радужным, появлялось стремление к деятельности, общению, новым впечатлениям. Люди, видевшие Гаршина в обоих полюсах его болезни, говорили, что это – два совершенно разных человека. Однако и по длительности, и по глубине изначально преобладали депрессии, и именно они стали определяющими впоследствии.

В семнадцать лет у него случился первый по-настоящему серьезный приступ болезни. «…Разыгралась страшная гроза, – вспоминал он позднее. – Мне казалось, что буря снесет весь дом, в котором я тогда жил. И вот, чтобы воспрепятствовать этому, я открыл окно, – моя комната находилась в верхнем этаже, – взял палку и приложил один ее конец к крыше, а другой – к своей груди, чтобы мое тело образовало громоотвод и, таким образом, спасло все здание со всеми его обитателями от гибели». Кто-то строит иллюзии, что он властитель мира и вершитель чужих судеб, а кто-то жертвует своей жизнью ради спасения человечества и победы над мировым злом. В сущности, Всеволод Гаршин относился ко второй категории.

Болезнь развивалась, и Всеволод погрузился в экстатические переживания постижения «высшего знания, Вселенского закона»: «…я почувствовал себя переродившимся. Чувства стали острее, мозг работает, как никогда. Что прежде достигалось длинным путем умозаключений и догадок, теперь я познаю интуитивно. Я достиг реально того, что выработано философией. Я переживаю самим собою великие идеи о том, что пространство и время – суть фикции. Я живу во всех веках. Я живу без пространства, везде или нигде, как хотите…».

Через много лет Гаршин напишет страшный рассказ (или сказку) «Красный цветок», где изнутри покажет процесс нарастания безумия и распада сознания, притом настолько точно, что в психиатрии это творение с восхищением признают медицински точным клиническим описанием. Писатель и критик Н. К. Михайловский довольно язвительно прокомментировал это заявление медиков: «Мы, читатели, были, конечно, обрадованы и даже как будто польщены таким отзывом специалиста об одном из наших любимцев… Но… для нас «Красный цветок» не только психиатрический этюд, а вместе с тем все-таки беллетристика и именно сказка, то есть нечто такое, в чем надо искать аллегории, подкладки чего-то большого, общежитейского, не вмещающегося в рамки той или другой специальной науки…»

Сюжет этой страшной сказки таков: пациенту сумасшедшего дома представляется, что цветок мака, растущий в больничном саду, является средоточием всего мирового Зла. Борьба с цветком Зла требует концентрации всех духовных и физических сил, преодоления многих реальных и воображаемых препятствий. Но больной верит в свою миссию спасения человечества, выполнить которую под силу только ему одному. И тогда он жертвует собой во имя Добра: «Утром его нашли мертвым. Лицо его было спокойно и светло; истощенные черты с тонкими губами и глубоко впавшими закрытыми глазами выражали какое-то горделивое счастье. Когда его клали на носилки, попробовали разжать руку и вынуть красный цветок. Но рука закоченела, и он унес свой трофей в могилу».

В 1864 г. Гаршин поступил в петербургскую гимназию, а по окончании, в 1874 г. – в горный институт. День объявления Россией войны Турции Гаршин, студент горного института, встретил так: «12 апреля 1877 г. я с товарищем готовился к экзамену по химии. Принесли манифест о войне. Наши записки остались открытыми. Мы подали прошение об увольнении и уехали в Кишинев, где поступили рядовыми в 138-й Волховский полк и через день выступили в поход…» (Позже этот поход Гаршин опишет в рассказе «Из воспоминаний рядового Иванова».)

11 августа в сражении под Аясларом (Болгария) «рядовой из вольноопределяющихся В. Гаршин примером личной храбрости увлек вперед товарищей в атаку, во время чего и ранен в ногу». Рана была неопасная, но в дальнейших военных действиях он участия не принимал.

В мае 1878 г. Гаршин был произведен в офицеры, но не стал продолжать военную карьеру своего деда – отставного моряка и отца – офицера кирасирского полка, участника Крымской войны, и по состоянию здоровья вышел в отставку. После этого он с полгода пробыл вольнослушателем филологического факультета Петербургского университета, а затем отдался литературной деятельности, которую незадолго до того начал с блестящим успехом.

Если считать началом первый рассказ, то на весь литературный путь Гаршину было отпущено 11 лет. Однако без его военной прозы «…невозможно представить не только лучшие произведения писателей – участников Великой Отечественной войны (В. Астафьева, В. Некрасова и др.), но и военные страницы А. Куприна, Е. Замятина, Л. Леонова, А. Толстого, М. Шолохова…» – пишут критики конца XX века.

Вот как, например, описывает Всеволод Гаршин движение армии к месту будущих сражений: «Мы обходили кладбище, оставляя его вправо. И казалось мне, что оно смотрит на нас сквозь туман в недоразумении. «Зачем идти вам, тысячам, за тысячи верст умирать на чужих полях, когда можно умереть и здесь, умереть покойно и лечь под моими деревянными крестами и каменными плитами?.. Останьтесь!»

Но мы не остались… Каждый отдельно ушел бы домой, но вся масса шла, повинуясь не дисциплине, не сознанию правоты дела, не чувству ненависти к неизвестному врагу, не страху наказания, а тому неведомому и бессознательному, что долго еще будет водить человечество на кровавую бойню – самую крупную причину всевозможных людских бед и страданий…»