Михаил Лобанов - Великий государственник. Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи

3. Но опыт надо вести честно с обеих сторон. Только честная постановка опыта сделает его убедительным и полезным. Это возлагает обязанность: а) на небольшевиков работать не за страх, а за совесть; б) на большевиков честно учитывать результаты опыта, иметь мужество видеть свои неудачи и не валить с больной головы на здоровую.

4. Видим ли мы честную постановку в современных условиях? Нет. Нашлись продажные души, которые, введя в заблуждение бывших владельцев промышленных предприятий, нашли способ выманивать у них деньги за якобы вредительство, которое они якобы будут проводить, находясь на службе у большевиков. Для всякого ясно, что это был неблаговидный прием выманивания чужих денег и только. Настоящее, подлинное вредительство – есть легенда. То, что делалось, есть шулерский прием и только.

Как отнеслись к этому большевики? Спокойно? Как к простой проделке шулеров? Нет. Они раздули «Шахтинское дело», сделали из него мнимую угрозу срыва всей промышленности; взяли под подозрение всю интеллигенцию; арестовали множество инженеров; возбуждают серию дел. По каким мотивам так было поступлено? Мотивов такого неспокойного отношения большевиков может быть два:

а) Большевики струсили измены и действительно потеряли голову. Я решительным образом отвергаю эту версию.

б) Я считаю более вероятным предположение, что первые несомненные поражения на промышленном фронте, испытанные большевиками, не признаются ими как поражения принятой ими системы управления промышленностью. Для этого у них еще не хватает мужества. И они ухватились за «Шахтинский процесс» как за возможное оправдание своих неудач.

К чему поведет такой перенос неудач с больной головы на здоровую – предсказать нетрудно. Он приведет к окончательной гибели промышленности, к катастрофам, результаты коих предвидеть невозможно… Раз всякое деяние специалиста рассматривается с точки зрения прокурора и все техники и специалисты находятся под подозрением, то паралич административной машины неизбежен…

5. Что должен делать я, для которого ясно, куда мы идем? Я честный человек. Писать, говорить, печатать? Свободного слова нет, свободной печати нет. Молчать, делать вид, что служишь; мы, дескать, люди маленькие… и ждать неизбежной катастрофы?..

Совершенно очевидно, что честный независимый человек служить в этих условиях не должен; он должен снять с себя обязанности Председателя НТС Черной Металлургии, раз он убежден, что без доверия никакая здоровая деятельность этого учреждения невозможна.

Вот мотивы моего отказа.

Я буду продолжать работать в Бюро Металлургических и Теплотехнических Конструкций, в котором самый факт передачи заказа свидетельствует о доверии ко мне моих клиентов. Я буду делать нужное, полезное дело и не буду себя чувствовать виноватым перед властью, доверившей мне этот пост.

Письмо было перепечатано на пишущей машинке, в считанном количестве экземпляров. Отец сам отвез его начальству. Мы его не распространяли – сейчас выяснилось, что даже некоторые сотрудники Бюро его не читали. Но оно распространилось в списках по Москве с быстротой молнии. Его переписывали, читали, о нем говорили. Если где-либо в учреждении узнавали фамилию, начинались расспросы, слова восхищения гражданским мужеством, благодарности…

Не знаю, как это произошло, но письмо было центральным событием в Москве… Мы получили ряд писем. Студенты – молодежь – благодарили Владимира Ефимовича за то, что он разъяснил то, что происходит. Были письма восхищения и благодарности – чувствовалось, что их писали те, кто ждал своей судьбы… В тридцатых годах моя мать, София Германовна, уничтожила эти письма – боялась, что при возможном обыске они попадут в ГПУ, и тогда судьба подписавших была бы предрешена.

Но жизнь шла своим чередом. Происходили события и по другой линии: организовывалось Техническое отделение Академии наук СССР. Предстояли выборы академиков. Много было кандидатур, и среди них имя Владимира Ефимовича. От металлургов были выдвинуты двое: А. А. Байков и В. Е. Грум-Гржимайло.

Говорил Куйбышев, Межлаук молчал.

– Что же вы молчите? – обратился к нему Куйбышев.

Межлаук ввязался в разговор:

– Владимир Ефимович, неужели мы хуже татар?

– Да, татары требовали дань, но не разрушали хозяйство. А вы – разрушаете.

– Что с вами делать, Владимир Ефимович? – спросил Куйбышев.

– Ставьте к стенке – я готов.

– Нет. Мы этого делать не будем.

17 августа Владимир Ефимович был освобожден от должности Председателя Научно-Технического Совета Черной Металлургии.

Время шло. Не проходило дня, чтобы мы не встретились с различными реакциями на письмо. Аресты невинных, преданных делу людей не прекращались. Обстановка была напряженной, и люди не могли пройти мимо письма, хватались за него как утопающие за соломинку. Восхищались гражданским мужеством человека, посмевшего сказать властям правду.

…Но Москва не успокаивалась. Влияние письма было сильно и не забывалось. Со стороны властей раздавались голоса против кандидатуры Владимира Ефимовича в академики. Для внесения ясности в это дело Владимир Ефимович написал письмо Президенту Академии Наук академику Александру Петровичу Карпинскому.

Привожу письмо Александру Петровичу – из него многое становится ясным.

«Президенту Академии Наук академику Карпинскому А. П.

Глубокоуважаемый Александр Петрович!

Около моего письма властям предержащим и прошения об отставке от должности Председателя Научно-Технического Совета Черной Металлургии в Москве так много разговоров, что я считаю необходимым ознакомить Вас с ним посылкой Вам копии; думаю, что она не покажется Вам скучной.

Результатом этого прошения был полуторачасовой разговор с Куйбышевым и Межлауком.

Первый вопрос: Чем вызвано это выступление? Я ответил, что это единственный способ с моей стороны помочь моим товарищам и друзьям и русской промышленности, обратив внимание властей на невозможность занятой правительством позиции. Интересна, например, такая официальная цифра: из 21 инженера, работающих в стеклоделии, сидит 15.

Второй вопрос: Что со мной делать? Я заявил, что Бюро дает мне полную независимость, закрыть его нельзя и купить меня нельзя, ибо я вполне удовлетворен сделанным мной в жизни. Гидравлическая теория поставлена крепко и повернет мировую технику на русский угол; в ней уже работает целая плеяда моих учеников. Таким образом, жизненная задача моя кончена, дело мое не умрет, а потому я ничего не имею против встать хоть к стенке.

Мы хорошо поговорили, и я сказал все, что следовало. Окончательно, из председателей меня уволили, а членом совета просили остаться.