Константин Левыкин - Мой университет: Для всех – он наш, а для каждого – свой

Лекции Е. Н. Городецкого имели у нас, студентов, большой успех. Как и Наума Васильевича, мы также провожали его аплодисментами. Многие студенты с интересом слушали его специальные курсы и посещали его спецсеминар. Но при всем его высоком авторитете как ученого многих из нас, студентов, долго удивлял тот факт, что некоторая часть преподавателей факультета, и прежде всего его коллеги, преподаватели кафедры истории СССР, недоверчиво относилась к чистоте идеологического кредо Ефима Наумовича как историка-марксиста. Более того, в 1948–1949 годы он оказался в числе критикуемых и даже обвиняемых в принадлежности к группе профессоров, якобы пропагандировавших в своих научных трудах «чуждые советской науке» идеи космополитизма. Обвинители требовали самых суровых решений. Вместе с ним под эту критику попала и Эсфирь Борисовна Генкина, которая продолжила вслед за Ефимом Наумовичем чтение общего курса, и Наум Ефимович Застенкер с кафедры новой и новейшей истории, читавший нам в тот же год курс лекций по новой истории европейских стран. Сурового партийного приговора в отношении к ним тогда не последовало, но отголосок критики, прозвучавшей на многодневных партийных собраниях, долгое время проявлялся рецидивами недоверия со стороны их партийных научных оппонентов. Критически относился всегда к Ефиму Наумовичу и Наум Васильевич. Долгое время я полагал, что причиной этому были личные амбиции, рождающиеся в спорах за право истинного понимания и толкования теоретических постулатов марксизма-ленинизма, решений руководящих органов страны по вопросам текущей политики партии и государства на переломных рубежах современной истории. И все-таки я пришел к выводу, что дело было не только в личных амбициях, но и в различии жизненных дорог, которые привели их в историческую науку, все в том же факте – крестьянский сын, политбоец Наум Васильевич форсировал Сиваш и штурмовал Перекоп, выходил из партии в знак несогласия с нэпом и чистосердечно открыто признал свою вину перед партией, а потом до конца дней своих оставался верен ее идеям. А Ефим Наумович Сиваша не форсировал, Перекопа не штурмовал, из партии по какому-либо несогласию не выходил, но в условиях начавшегося в ней политического кризиса уже в годы перестройки очень быстро отошел от партийно-научных концепций и своих прежних гражданских и общественных взглядов.

Вслед за Е. Н. Городецким лекции по истории Гражданской войны читал нам Георгий Назарович Голиков. Я отлично помню, как этот лектор в военном мундире с полковничьими погонами, еще молодой и стройный мужчина с доброй улыбкой вошел в Ленинскую аудиторию с рулоном географических карт. Эти карты он попросил развесить нашего старосту Ивана Ивановича Иващенко, а сам взошел на кафедру, приветливо поздоровался с аудиторией и представился нам как преподаватель, которому поручено прочитать лекции по истории Гражданской войны и иностранной военной интервенции в 1918–1921 годы. Все в начале нашего знакомства было исполнено лектором четко, по-военному, деловым образом. Аудитория тоже сразу настроилась на деловой лад, ожидая интересного общения с известным военным историком. Но странное дело, как только лектор заговорил, а точнее, начал читать текст своей первой лекции о начале Гражданской войны и военной интервенции, об образовании первых фронтов на севере, юге и востоке страны, о военных мятежах в центре и в национальных регионах молодого советского государства, у аудитории возникло неожиданное разочарование. Лектор, склонившись над текстом лекции, словно бы забыл про своих слушателей. Он читал этот текст невыразительным голосом. На верхних рядах аудитории его, наверное, не было слышно, а до средних доносились знакомые уже нам названия городов и областей, где начинались тоже знакомые со школьных времен события, где высаживались англо-франко-американские и германские интервенты. Иногда он отрывался от текста и взмахом указки в сторону развешенных карт очерчивал районы военных событий, и без того ярко обозначенных на них стрелками, указывающих направления противостоящих фронтов, и флажками – символами мятежных городов и губерний. Интерес к лектору у аудитории сразу пропал, а в последующие дни она заметно поредела. Нет у меня никаких оснований сомневаться в научной эрудиции этого лектора, в глубоком знании им своего предмета. Но как лектор Георгий Назарович Голиков не оставил о себе впечатления, адекватному уровню его научной квалификации. Для этого, оказывается, нужен особый талант. Вот у Наума Васильевича и Ефима Наумовича он безусловно был. И еще, наверное, следует заметить, что к восприятию истории Октябрьской революции и Гражданской войны послереволюционные поколения молодежи были подготовлены не историками, а советскими писателями, поэтами, драматургами, режиссерами кино и театра. Думаю, что многим из них Георгий Назарович явно уступал в способностях реконструировать подлинные события истории на основе фактов и документального материала, те «хождения по мукам», которые пережил российский народ на небывалом доселе переломе времени. Да, дело оказалось не только в чьих-то личных способностях. Вся наша советская историческая наука, несмотря на все свои успехи, достигнув высочайшего исследовательского уровня, не смогла сравняться с мастерами советского художественного творчества. Это им, в первую очередь, принадлежит заслуга формирования оценки результатов Великой Октябрьской социалистической революции и создания первого в мире государства рабочих и крестьян в массовом историческом сознании. А может быть, получилось даже так, что историки оказались виновными в том, что такой непрочной оказалась советская историческая идеология в момент испытания ее в смутные перестроечные годы, годы поиска выхода из социального, экономического и морально-политического застоя. Более того, среди историков очень быстро обнаружились организованные силы, неизвестно где подготовленные, которые быстро и добровольно стали на службу рыночной идеологии. Теперь все стало наоборот: новые российские историки очень быстро перековались из марксистов-ленинцев в основоположников нового «цивилизационного» подхода к историческому познанию, а современные писатели, драматурги, кинорежиссеры, художники никак не могут найти в новой рыночно-демократической свободе образы и примеры обещанного общественного и личного благоденствия народа. Новое художественное творчество надолго погрязло в болоте чернухи, порнографии и жанра криминального детектива. Впрочем, все эти размышления уж никакого отношения к нашему лектору по истории Гражданской войны в СССР Георгию Назаровичу Голикову не имеют. Все, что произошло в нашей жизни в начале девяностых годов, – все это случилось, когда его уже не было среди живых. А книги его остались и, наверное, еще читаются.