Татьяна Пушкарева - Вчера была у Димы

Когда я пришла, Димы не было – мы прогулялись с Чуней, я помыла ей лапы, открыла дверь в кухню и комнату (оставляя её одну, Дима закрывает её в прихожей, чтобы она не учудила чего-нибудь в других помещениях – в прихожей же кроме её мисок, лежачка и игрушек ничего нет). Зайдя в комнату, заметила на комодике новую книжку – мемуары о Пастернаке. Присела тут же и стала листать, увлеклась. Минут через 20 зазвонил мой телефон – Дима интересовался, пришла ли я, погуляла ли с Чуней и чем занимаюсь. Отчитавшись, я поняла, что чем-то я не тем занимаюсь.

Стала убирать. Дима вернулся минут через 40. Пообедал, сидел за компьютером, пел песни Пугачёвой, пока я протирала пыль. Потом я помыла пол в кухне, он перебрался туда, чтобы я сделала то же самое в комнате, но не дошла – мы заговорили о Мандельштаме (Дима настаивал на том, что я обязательно должна прочитать мемуары Эммы Герштейн, в конце концов даже дал мне их – поначалу не хотел, боялся, что я её не верну, были случаи, у кого ж не было таких случаев?!). Дима говорил очень хорошо о том, что Мандельштам умеет передавать состояние весны, мая. Цитировал. А вот Пастернак, по его словам, был не весенний, у Пастернака был совершенно иной талант – передавать движение воздуха, атмосферу (весь разговор начался собственно с того, что Дима напевал: «никого не будет в доме, кроме сумерек»). Тут я призналась, что мне Пастернак значительно ближе и понятнее, чем Мандельштам. Ровно как мне значительно ближе и внятнее Ахматова, чем Цветаева. Тут Дима спросил, как я отношусь к Ахматовой. Я призналась, что с неё для меня началась поэзия как таковая. Поэтому я люблю Ахматову. Дима рассказал мне, что в среде интеллектуалов её принято ругать. И есть за что. Есть. Но и ему она очень близка.

Говорил о том, что во многих её стихах встречается поразительная поэтическая глухота. Как он выразился «глухота табуретки». Приводил в пример строки из «Поэмы без героя»:

«Кто бы мог любоваться», – вопрошал Дима, – «Чем? И это брюхо рыбы и погоня. Какая погоня?» Впрочем, о погоне оговаривался, что нужно уточнить факты, может быть там было какое-то преследование истребителями. Но если не было… – просто смешно. И Брокен этот… Какая в этой строфе выспренность, нелепость.

Но читал и другие куски из поэмы, которыми восхищался. Их, по его определению, не хрустальностью даже, а стеклянностью, пронзительной пластикой. Отмечал вот эту строфу:

И далее:

Это Дима читал уже по книжке, за которой стремительно метнулся из кухни в комнату. Пили чай. Дима зачитывал стихи разных лет. Жаловался, что у него нет хорошего сборника стихов Ахматовой, чтобы там были поздние стихи. Отмечал такую особенность в стихах Анны Андреевны: первая строфа или несколько строк во многих стихотворениях очень сильные, видно, что они «приходили», а остальная часть стиха дописывалась и вымучивалась. «Лучше бы она их составляла из этих сильных строф. Ну и что, что они были бы о разном?»

Рассказывал о чувстве своего глубинного родства с Ахматовой. Об одном своём телефонном разговоре с питерским другом, в котором Дима полушутя высказал мысль о том, что в него переселилась душа Анны Андреевны, ведь он родился уже после её смерти. Спустя два года всего лишь.

Уже в шутку говорил о том, что поскандалить, видно, Анна Андреевна умела. Запятая в стихотворении «А, ты думал я тоже такая» придаёт совершенно иную интонацию. Раньше не замечал ни он, ни я такой интонации, этой запятой. Но получается, действительно, очень скандально по тону, если читать это отдельное торжествующе-презрительное «Ааааааааа».

Порадовал Диму финал стихотворения, строка: «А что теперь». Сюда же мы припомнили «Он любил три вещи на свете», которые заканчиваются тоже таким многозначительно-недобрым замечанием «А я была его женой».

Также строгость интонации, некоторый даже грубый обрыв предыдущей речи собеседника в стихотворении «Не в лесу мы, довольно аукать».

Впрочем, это было уже скорее веселье и фанфаронство, а не глубокий анализ. Но у Димы, конечно, потрясающее чувство интонации стиха, его строения. И мне было интересно послушать, как он читает Ахматову – он же отлично умеет читать стихи. Я бы сказала, гениально.

На прошлой неделе в пятницу ездили к Диме вместе с Аристархом. У Димы поломался компьютер, а Арик 1 1 муж автора, Аристарх Загородников же у нас компьютерный гений – без всякой иронии, так и есть. Ехали после работы, поскольку откладывать до субботы было невозможно, компьютер у нас у всех – рабочий инструмент, а у Димы его не было уже два дня. За тестированием проблем, переустановкой операционной системы, переноса всех данных со старого винта, в котором нагнулась файловая система, провозились до утра. Ужасно все устали, были уже нездорово весёлые. И в пять часов, на рассвете, перед нашим уходом Дима сказал: «Считайте, что это была новогодняя ночь». И впрямь было в этой ночи и особенно в последующем дне, когда мы-таки проснулись часам к 12, что-то праздничное и радостное.

Меня во всём этом порадовало, что Дима и Арик познакомились, в целом понравились друг другу, хотя оба люди непредсказуемые и сложные. Я всё боялась, когда мы ехали, что в каком-нибудь месте у кого-то из них откажет чувство юмора иль ещё чего. К счастью, оба они были в хороших своих периодах. Много говорили, Арик просвещал нас «тупых гуманитариев», как мы сами же себя и рекомендовали.

Гоняли чаи (на самом деле Дима и Арик – кофе), съели все воденниковские котлеты (впрочем, специально купленные к нашими приезду, хотя я и не ем котлет, поэтому на мою долю достались помидоры, персики и полбанки сгущёнки).