Евгений Бунимович - Вкратце жизнь

Туда мы и переехали – на самый юг Москвы, в чертановскую новостройку. До университета оттуда тащиться было… На трех автобусах, через всю Москву…

На балконе соседней девятиэтажки кукарекал предрассветный петух, когда, невыспавшийся и злой, я выползал во двор, дабы успеть на первую пару. Никогда не успевал, опаздывал.

Здесь жила совсем другая публика.

Прослышавшие, что папа – доктор, к нему потянулись соседи. Лечиться. Объяснения, что он доктор, но совсем других, физико-математических, наук, не помогли. Все равно ведь доктор.

Слепой бабке, что жила на втором этаже, прямо над нами, за неуплату отключили электричество.

Не сразу я научился в кромешной тьме ее квартиры находить и перекрывать кран, когда она на нас протекала.

Вскоре протечки стали реже – после очередной отсидки к бабуле вернулся внук, мой ровесник.

За решеткой он приобщился к чтению, увидел сквозь наши окна отцовскую библиотеку и стал регулярно приходить за книгами.

В первый раз я растерянно предложил ему “Три мушкетера”, “Остров сокровищ”, “Овод”… Он посмотрел мрачно и попросил что-нибудь другое, серьезное, лучше историческое.

Однажды, доставая книгу с полки, я хотел его о чем-то спросить, уточнить, обернулся к нему и увидел, как он взял с отцовского письменного стола дорогую ручку и положил в карман.

Я отвернулся, вроде как не увидел. Но он увидел, что я увидел. И я увидел, что он увидел, что я увидел.

Больше он к нам не приходил, хотя, когда сталкивались в подъезде, я пару раз фальшивым голосом спрашивал, почему за книгами не заглядывает.

Там, в Чертанове, мне и приснился впервые тот снесенный деревянный дом детства, коммуналка с общей кухней, где у нашей семьи было целых две конфорки на общей газовой плите (роскошь).

Нет ничего банальней подобных признаний, но что делать – снится до сих пор, повторяется так или иначе один и тот же сон, но не трогательно-ностальгический, скорее смутный, тревожный: узкий тусклый коридор и, как заходишь на кухню, сбоку, справа, – хлипкий, ненадежный крючок на двери черного хода, который ни от чего в этой жизни не может защитить…

Наш деревянный дом был не один такой, он был, можно сказать, типовым – вся нечетная сторона улицы состояла из таких же деревянных двухэтажных домов и заканчивалась у Сущевского вала кривоватым сараем, гордо именовавшимся “Кинотеатр “Мир”.

Потом, ко Всемирному фестивалю молодежи в Москве, на Цветном бульваре воздвигли новый роскошный панорамный “Мир”, а наш сарай переименовали в “Труд”.

Неподалеку стоял другой большой деревянный сарай, выкрашенный в голубой цвет, – синагога. Там перед Пасхой пекли мацу.

От этого деревянного мира и труда не осталось ничего, кроме вышеупомянутых тополей.

Тополя по периметру дома, которого нет, воспроизводят его размеры.

Не могу понять: где же он помещался меж этими разросшимися деревьями, казавшийся мне таким огромным дом? Места для него совсем нет, особенно по нынешним столичным масштабам.

А ведь был еще двор – большой, обжитой: дощатый стол со скамейками, белье на веревках, тропинки, клумбы, палисадники, темные углы, таинственное заброшенное бомбоубежище – целый мир.

И вот этот маленький квадратик, этот исчезающий пятачок?

Пива и забивания “козла”, обязательных в фильмах о тех временах, за общим дворовым столом не помню. Не было. Помню, как точильщики орали про “ножи-ножницы”, старьевщики ходили по квартирам (я их боялся).

Криков вообще было много, ругани тоже, шумно жили. Но при детях старались не материться. А в моей семье мата не было вообще.

Хотя нет. Однажды весь вечер нас донимал какой-то мужик, уверенный, что он звонит на оптовую базу.

Мама каждый раз выходила в коридор, где висел общий черный телефон, терпеливо объясняла, что ошиблись, что квартира, но это не спасало от нового звонка.

В конце концов мама собралась с духом, прикрыла дверь в комнату (тут я, конечно, прислушался), подошла к трезвонившему телефону, решительно взяла трубку и послала настойчивого собеседника по всем известному адресу. Но послала… на “вы”.

Видимо, столь непривычный оборот привычного послания произвел на оптовика сильное впечатление – больше звонков не было.

Важным этапом становления в моей дошкольной жизни стало разрешение самостоятельно покидать пределы двора и идти в булочную за хлебом.

Рядом с нами – окна в окна – находилась школа.

Я пересекал огромный школьный двор с мелочью, зажатой в ладони, выходил на соседнюю Тихвинскую улицу, прямо к булочной.

Это был мой переход Суворова через Альпы, перелет Чкалова через океан. По дороге поджидало много всего интересного и опасного: кусты, задворки, помойки, школьники, местная шпана…

О помойках стоит рассказать отдельно.

Напротив дома находился МИИТ (институт инженеров транспорта), где на заднем дворе располагалась инженерная помойка – совершенно необыкновенная. Из роскошной миитовской помойки всегда можно было выудить мотки проволоки, обрезки железа, обломки загадочных механизмов немыслимой красоты и пользы.

Большинство моих соотечественников по сей день не понимают и не принимают всяческие безобидные мобили и прочие скульптурные абстракции, воспринимают их как посягательство на святое.

А для меня это – свое, родное, из детства.

Все окрестные магазины имели типовые вывески и не типовые, народом данные, собственные имена: Курников, Швейников, Угловой, Три ступеньки…

– Где брали?

– В Угловом.

Угловой и Три ступеньки понятно почему так именовались, а вот так естественно рифмующиеся Курников и Швейников имели совершенно разную этимологию.

Как выяснилось много лет спустя, Швейников – это не фамилия, а родительный падеж, множественное число. Все, что осталось от некоего профсоюза швейников времен позднего нэпа.

А вот Курников – это фамилия дореволюционного владельца.

На торце курниковского дома сохранилась роскошная, выложенная керамическим кирпичом надпись: “Мясная и рыбная торговля”, которую полюбили киношники.

Эта надпись постоянно мелькала в фильмах про старое время, и ближе к финалу от нее шла непременная панорама чуть наискосок вниз, к сквозному проходу во двор, выложенному той же тревожно поблескивающей в ночи керамикой. Там и настигали всех шпионов, бандитов и вредителей.

Курников был довольно далеко, две трамвайных остановки, зато там можно было, если повезет, схватить что-нибудь дефицитное, даже шпроты.

Туда мы обязательно ездили перед приходом гостей.

Из необычных посетителей нашего дома помню сидевшего за обеденным столом под круглым абажуром красивого человека в рясе и с крестом.

Это был отец Александр Мень, как оказалось, весьма дальний наш родственник.