Николай Энгвер - Непоправимость зла

© Ю. В. Голик, предисловие, 2010

© Н. Н. Энгвер, 2010

© Изд-во «Юридический центр Пресс», 2010

Читатель! Ты взял в руки книгу и предвкушаешь интересное путешествие по ее страницам. Сразу тебя огорчу: не надейся получить удовольствие от этого путешествия. Более того, если у тебя слабые нервы или слабое сердце, то поставь эту книгу на место – это чтение не для слабых. В крайнем случае, пропусти первую сотню страниц.

Дело в том, что это единственная (очень надеюсь, что других и не будет) на сегодня книга о «лагерных детях» и о их жизни в лагерях, куда были помещены их осужденные матери. Многие из них и родились-то в этих самых лагерях.

В русской литературе существует обширнейший пласт произведений на «лагерную» тематику: от «Записок из Мертвого дома» Ф. М. Достоевского до множества сегодняшних «бандитских романов». В 20-х годах прошлого века издавались всевозможного рода воспоминания каторжан или политкаторжан. Затем их издание прекратилось: то ли каторжане отошли в мир иной, то ли политика партии и правительства изменилась. В 60-х годах гремел роман А. И. Солженицына «Один день Ивана Денисовича», в 80-е появился целый ряд интересных произведений – прежде всего, произведения Варлама Шаламова, – которые стали доступны читателям, хотя написаны были намного раньше. Потом такие произведения самых разных авторов пошли косяком. Но все это были книги, написанные взрослыми людьми, которые и в лагеря попадали взрослыми. Детских же воспоминаний нет. Они не дошли до нас не только в силу того, что детская память ненадежна и хрупка (хотя на самом деле человек ничего не забывает в принципе; он просто не может вспомнить), но и потому, что это очень часто негативные, пугающие воспоминания (детские страхи), и память маленького человечка их «смывает» с поверхности, утрамбовывая в недоступные глубины сознания. Это делает великая Природа для сохранения физического и психического здоровья растущего человека и, видимо, для чего-то еще, что ведомо только ей самой. Так бывает почти всегда.

Но иногда Природа дает сбои, и человек помнит то, что помнить никак не может или не должен. Один мой хороший знакомый утверждает, что он помнит, как начал ходить, когда ему еще не было и года. Он внимательно смотрел на какую-то «тетю» и решил, что все достаточно просто: надо делать, как она. После этого встал и пошел. Так и ходит до сих пор.

В случае с автором настоящей книги все произошло иначе: он хоть и фрагментарно, но сохранил в памяти многие картинки совсем раннего детства: период 2–3 лет, период, который не сохраняется в памяти почти ни у кого. Это ненароком подтверждает и сам автор: в книге неоднократно упоминается Илюша Шермергорн – такой же маленький узник лагеря в Потьме. Автор встретился с ним через много, много лет и с удивлением увидел, что тот ничего не помнит. Совсем ничего!

Это хорошо знали организаторы лагерей, позволявшие держать детишек при матерях только до трехлетнего возраста. Потом их отправляли в детские дома «на воле». Но автору и здесь «повезло»: его, как инвалида, оставили при матери до окончания срока ее заключения – пять лет. И произошло нечто: память этого маленького гражданина великой державы («Широка страна моя родная…»), оказавшегося за колючей проволокой еще до своего рождения, стала впитывать в себя, как губка, все картинки повседневной жизни, что видели глаза, все разговоры взрослых и детей, что слышали уши, все запахи, ощущения, а также имена, клички, названия станций и полустанков, улиц, номера домов, даты, а главное – фактыобыденной жизни и картинки быта того времени.

В самом начале своего повествования автор слегка сетует на то, что не смог прибегнуть к архивам при написании этой работы. На мой взгляд, это хорошо, что она написана именно без использования архивов. Память выдала «на гора» только то, что сочла нужным сохранить, возможно, даже в не совсем «правильной» формулировке. Но память сохранила самое важное. Для чего и для кого – это совсем другой вопрос. В конце концов, автор прав: «Вся история строится на забытиях, на руинах памяти». Да, это будет не вся история, она будет не полная, но это есть история, увиденная конкретным человеком. И таких людей на самом деле миллионы, а без них никакой истории не может быть совсем.

Во второй части книги мы не найдем лагеря как места существования, но постоянно будем сталкиваться с лагерем как образом жизни и образом мышления. Видимо, память навсегда запечатлела в себе то, что никогда не смоется и всегда будет требовать какого-то своего учета в текущей жизни. На самых последних страницах автор, как смог, объяснил свое видение проблемы выживания для исковерканной жизни исковерканного поколения.

Во второй части мы увидим послевоенную страну глазами растущего мальчика. Это тоже очень важно, ибо восприятие ребенка и восприятие взрослого очень сильно различаются. Те, у кого есть дети и особенно внуки, знают это очень хорошо.

Жизнь человеческая в те годы ничего не стоила (сегодня она стоит не намного больше, но уже совсем по другим причинам). Вчитайтесь, а потом представьте, у кого хватит мужества, как ребенок видит свой «дом» – детский барак: «Между малышовой группой и старшей был тамбур – хозяйственный темный коридор, куда зимой выставлялись гробы с умершими детьми, а летом складывали заготовки банных веников». Про этот тамбур он упомянет еще раз: «…там куча картошки лежала навалом между заготовленными заранее гробиками для умерших малышей». Вдумайтесь: гробы с умершими детьми и тут же банные веники, картошка и новые гробики, заготовленные заранее…

В 1991 г. сибирский поэт Роман Солнцев – из нашего союзного депутатского корпуса, подарил мне свою новую книжку. Там было маленькое стихотворение «Свадьба»:

Обратите внимание, в этом четверостишии нет ни одной точки, только запятые: гуляли, кричали, убили, – через три дня похоронят и снова загуляют, но уже на поминках… Жизнь, тем не менее, продолжается, хотя и не для всех, а лишь для тех, кто умудрился выжить, поэтому поэт поставил в конце многоточие. И автор книги, которую вы держите в руках, тоже сумел выжить, несмотря ни на что, даже сумел пережить эксперимент, который ставили над ним лагерные врачи.

В книге можно встретить удивительные наблюдения, подмеченные зорким и любопытным глазом ребенка. Так, описывая свой быт в детском бараке, он сокрушается, что в малышовом крыле барака были цветы, а в детском бараке цветы на подоконниках были запрещены. Ребенок не знает (и автор не знал этого до того момента, пока я ему не рассказал, в чем здесь дело), что цветы запрещены, так как была жесткая установка создавать максимально отюремленный режим в зонах. Весной, когда просыпалась природа, осужденных – «зэков» – заставляли вытаптывать траву по этой же установке. Вот почему в зонах, но особенно в тюрьмах, привлекает внимание всякая живность, оказавшаяся там. Поскольку домашние животные запрещены, внимание обращается, например, на крыс и мышей. В известном романе Стивена Кинга «Зеленая миля» это описано очень хорошо.