Иван Осадчий - Мы родом из СССР. Книга 1. Время нашей молодости

И самый свежий пример из Новейшей Истории. Третьего октября 1993 года, в 11 часов утра, в осаждённом карателями Доме Советов, в котором заседал Высший Законодательный Орган Российского государства, избранный его народом, – X Съезд народных депутатов, – с благословения Патриарха Всея Руси Алексия II была открыта церковь и проведено богослужение.

Духовные отцы громогласно провозгласили, что отныне эта Обитель, осенённая крестом, именем и образом Господа Бога, будет защищена от любых глумлений и надругательств. Осаждённых в Доме Советов, лишённых тепла, света, питания, медикаментов посетил митрополит Кирилл, нынешний Патриарх Всея Руси, к интеллекту которого я отношусь с почтением и уважением. Как нам казалось, он сочувственно воспринимал наше положение и решительно высказывался за недопущение кровопролития. Но… не прошли и сутки, как Обитель, освящённая церковью, была на глазах у всего мира и Всевышнего расстреляна и подожжена из танковых орудий вместе с тысячами людей, находившихся в ней и вокруг неё, среди которых было множество православных, верующих, рассчитывавших на милость Божью, и даже священнослужителей.

Раздался ли голос Всевышнего или его земного наместника – российского патриарха в защиту страждущих? Напротив. Последний авансом отпустил навеки грехи прошлые, настоящие и будущие власть предержащим тиранам Земли Российской.

На этом фоне происходило просветление и моей матушки, и множества других, истинных правдолюбцев, на собственном опыте познавших сущность божества и безбожия, истинный смысл и назначение религии, церкви, иконы.

…Вернусь к дням своей далёкой юности, к довоенным дошкольным и школьным годам.

Помнится ещё один эпизод из моего раннего детства, о котором мне давно хотелось рассказать, обозначив его суть весьма выразительными словами: «Солёный хлеб».

Не могу точно назвать год, отмеченный этим горьким случаем на заре моей жизни. Хорошо помню только, было мне лет восемь или чуть больше. Скорее всего, в дни зимних каникул. Было это вскоре после отмены карточек на хлеб и другие продукты. Вместе с соседскими мужчинами, работавшими в Донбассе, ночным пригородным, или, как он назывался, «рабочим», «деповским» поездом я отправился в Краматорск. Поехал, чтобы купить там хлеба. В Барвенково свободной продажи его практически не было. В заводском Краматорске приобрести хлеб было можно, хотя, конечно, тоже не без труда. Приехав в Краматорск где-то часам к пяти утра, я отправился к хлебному магазину. В связи с тем, что в руки отпускали по одной буханке хлеба, пришлось занять две-три очереди с интервалом в пятьдесят-сто человек. Отогревались в подъездах домов, где были чуть-чуть тёплые «паровые» батареи.

День сложился удачно: хотя изрядно устал и промёрз на холоде, мне удалось взять три булки хлеба и килограмм пшена. Но не рассчитал, растратил все имевшиеся у меня деньги. Ничего не оставалось – надо было ехать домой без билета. В традиционной суматохе при посадке мне удалось «пробраться» в вагон. Мужчины посоветовали забраться вместе с «торбой» под сиденье, заслонив меня ногами.

Где-то на полпути к Барвенково, в Шидловке или Бантышево, в вагон пришёл ревизор с фонарём в руках. Он знал, где искать безбилетников. С помощью фонаря обнаружил и извлёк меня из-под сиденья. Робкие роптания и просьбы мужиков: «Оставь пацана в покое» не возымели на ревизора никакого воздействия. Он повёл меня в купе проводника, запер на ключ, а сам отправился дальше по вагонам поезда. Появился уже на подъезде к Барвенково и стал, не спеша, заполнять квитанцию на уплату штрафа, угрожая мне и особенно родителям самыми страшными карами: и тюрьмой, и отправкой на мыловарню. У меня не было ни гроша – в этом ревизор легко убедился, вывернув мои карманы. И тогда он бесцеремонно отобрал у меня, в счёт уплаты штрафа – две булки хлеба из трёх. Ни слёзы, ни просьбы не помогли. Пока ревизор-живодёр мордовал и стращал меня, поезд прошёл Барвенково и уже подходил к очередной остановке – Языково. Вышел я из вагона с буханкой хлеба и килограммом пшена, запуганный, изнурённый усталостью, холодом и особенно жестокостью ревизора.

Был тёмный морозный вечер. По заснеженным шпалам, заливаясь слезами, с колотившимся сердцем отправился в пятикилометровый путь до Барвенково да ещё два километра – по «западенской» улице к нашей хате. И очень хотелось есть. Я не мог уже пересилить себя и стал отламывать кусочек за кусочком, чтобы хоть немного подкрепиться. Солёные слёзы густо падали на краюшки, и хлеб казался мне горько-солёным. Где-то ближе к полуночи добрался домой. Дверь открыла взволнованная мама; ей уже сообщили, что меня задержал ревизор, но больше о моей судьбе ничего рассказать не могли.

«А где же хлеб?» – вырвалось из груди мамы. Я в слезах рассказал ей обо всём, что случилось…

Жестокость живодёра-ревизора на всю жизнь сохранила в моей душе и в памяти самое неприятное впечатление об этой профессии.

Я вспомнил о двух, может быть, самых драматических случаях из моего детства. Но не они определяют его, не они отразились на формировании характера, линии поведения, всей дальнейшей жизни…

Мама – Осадчая Варвара Семёновна (1905–1998) (Снимок 1965 г.)

Сестра – Мария Осадчая (Снимок 1941 г.)

Память не в силах удержать сплошную цепь событий, многоликий и многослойный образ целой эпохи, промелькнувший в одночасье на коротком отрезке человеческой жизни. Но…

Как там у Маяковского:

Для меня таким днём стало 7 ноября (25 октября) 1937 года, День 20-й годовщины Великой Октябрьской Социалистической революции.

Мне в 1937-м исполнилось 10 лет. Тот год запомнился двумя событиями, разными по характеру и значению. Но оба они связаны с празднованием 20-летия Октябрьской революции.

Седьмого ноября 1937 года в Барвенково стояла прохладная погода. Почти весь день моросил мелкий осенний дождь. Но это нисколько не сказалось на радостном возбуждении взрослых и детей. Праздничное настроение было у всех.

И хотя страна жила небогато, Советская власть заботилась о том, чтобы люди ощутили юбилей Октября, воплощение его идей.

После общегородского митинга и демонстрации на центральной площади города мы с сестрой отправились на детский утренник в контору «Заготзерно», где работал отец.