Александр Ферсман - Путешествие за камнем

И не столько сам уголь привлекал наше внимание, сколько те конкреции колчеданов, сидерита, сферосидерита и разнообразные глины, которые сопровождают пласты бурого угля не только на юг от Москвы, в районе Тулы и Рязани, но и вдоль всей северо-западной границы каменноугольной чаши, вплоть до города Боровичи, где эти бурые угли уже более ста пятидесяти лет назад обратили на себя внимание как источник топлива. Здесь, в живописной местности около Боровичей, мы провели ряд поисковых работ. На берегах реки Мста были расположены многочисленные шахты, из которых извлекали уголь и сопровождающие его огнеупорные глины и кварцевые пески.

Уже давно было известно, что эти бурые угли скверного качества, что они переполнены мелкими и большими стяжениями железного колчедана. Но каково было наше удивление, когда в одной закопушке мы увидели, что эти конкреции колчедана покрыты серебристо-свинцовым налетом! Это были мельчайшие кристаллики свинцового блеска. Среди них мы позднее встретили и цинковую обманку, и даже медный колчедан, а в больших конкрециях среди пес ков все эти рудные минералы оказались в очень недурных кристаллах.

Таким образом, неожиданно мы открыли не только свинец, цинк и медь, но даже, как показали наши анализы, ничтожные следы серебра и золота.

Снова возникла перед нами задача разгадать происхождение этих интересных минералов. Мы привыкли их видеть, так же как и плавиковый шпат, в горячих рудных жилах, где они осаждаются при температуре в 200–300 и даже 400 °C. Как попали эти металлы в слои угля, образовавшегося из растительных остатков? Может быть, и здесь нужно думать о каких-нибудь химических реакциях, вызванных растительными организмами? Или, может быть, на гниющих остатках растений осаждались ничтожные следы этих металлов из холодных водных растворов земной поверхности? Перед нами был факт, и дальше этого факта шли только догадки.

Глубже и дальше изучали мы каменноугольный бассейн. Нам хотелось уйти в еще более глубокие слои нашей котловины, заняться редкими гидратами алюминия в девонских известняках. Нас привлекали и более высокие горизонты. Мы ездили на Оку, собирали там великолепные кристаллы гипса из пермских отложений, привозили десятки килограммов горной папки и горной кожи – все того же палыгорскита. Мы видели, как весенние воды уносили с собой тряпки и листы этого странного минерала, и находили его запутавшимся в прибрежном кустарнике, вместе с выброшенным рекой хворостом. Постепенно раскрывалась перед нами вся сложная картина химических процессов, которые шли в Подмосковной котловине. Мелководные девонские бассейны сменились здесь глубокими морями карбона. Затем на их осадки легли отложения соляных озер – гипсы и доломиты.

Но на чем же лежит вся эта масса осадков толщиной почти в 2 километра? На что давит эта огромная тяжесть, вызывающая в глубинах давление в десятки атмосфер? Где дно Подмосковной котловины, на котором покоится чаша колыхавшихся почти в течение миллиарда лет океанов, морей и озер?

Геологи пытались теоретически ответить на этот вопрос. Но минералогу и геохимику нужны не только теоретические выводы. Ему нужны реальные факты, реальные объекты, минералы, которые он мог бы посмотреть и подвергнуть анализу.

И вот в 1934 году в Замоскворечье была заложена первая глубокая скважина. Она прошла каменноугольные известняки, осадки песчанистого угленосного яруса и наткнулась на громадные толщи сплошного гипса. Воды, хлынувшие с глубины 700–800 мет ров, оказались насыщенными солью. Эти горячие воды, с температурой примерно в 35 °C, содержали в себе грандиозные количества солей натрия и других металлов; но что самое поразительное, это были настоящие рассолы соляных бассейнов, не только с хлором, но и с бромом и йодом.

А что лежит еще глубже 1300 метров, до которых дошла скважина? Сколько еще сотен метров отделяют нас от прочных гранитов или гнейсов, подстилающих весь бассейн и образующих древнюю плиту, тот Феносарматский щит, который лежит в основании всего востока Европы, определяя геологические судьбы в течение двух миллиардов лет ее истории?

Какие проблемы поставит перед нами минералогия и геохимия не только этих кристаллических пород, но и тех древнейших осадков, которые покрывают их поверхность?

Разве это не грандиозная проблема, стоящая перед исследователями – минералогами и геохимиками?

Я рассказал лишь о небольшой части тех минералогических образований, которые привлекают наше внимание в Подмосковном крае. Я не говорил о замечательных глинах со свойствами отбеливания (гжель), огнеупорных и кислотоупорных. Я не говорил об интереснейшей минералогии торфяников, о железных красках, образующихся в разных местах Калининской области, о красивых известняковых туфах, о сапропелевых остатках пресных озер, расположенных на юг от Валдайской возвышенности.

Минералогия и геохимия большой Подмосковной котловины не могут оставаться неизученными и неописанными. Такая работа должна быть предпринята в срочном порядке, и мы ждем энтузиазма молодых геологов и любителей своего края – краеведов, молодых пионеров минералогии и геохимии Москвы.

За работу, молодые друзья – минералоги и геохимики!

Несколько лет после окончания в 1907 году Московского университета я прожил на берегах реки Неккар, в Гейдельберге, занимаясь в лаборатории профессора В. М. Гольдшмидта, где вел работу по кристаллографии алмаза. Упорная работа по алмазу отнимала у меня до пятнадцати часов в сутки. Лишь в отдельные дни удавалось вырваться и посетить каменоломни, рудники, фабрики Восточной Германии, осмотреть музеи и, главным образом, большие партии драгоценных камней.

Во Франкфурте, Идаре, Ганау, Берлине на особых столах передо мной рассыпали десятки тысяч каратов природного алмаза. Целыми часами я отбирал наилучшие кристаллы этого диковинного минерала, не замечая, что при помощи системы зеркал за моими руками наблюдали из другой комнаты, учитывая каждое мое движение. Отобранные камни через банк отправляли в Гейдельбергский университет, где они и поступали на исследование.

В летние месяцы я предпринимал более дальние путешествия: Париж с его знаменитыми гипсами Монмартра, песчаники Фонтенбло, вулканы Центральной Франции, рудные жилы и жилы альпийского типа Швейцарии. Однако меня тянуло главным образом на юг, к берегам Средиземного моря.

Уже в 1908 году я добрался до Милана. Целый день провел я на крыше Миланского собора и следил за работами по реставрации резьбы из мрамора, посылал открытки родным и тут же, в буфете на крыше, пил холодный оранжад.

Всего только три часа езды отделяют Милан от Средиземного моря, и, подсчитав свои скудные капиталы в сильно опустевшем кошельке, я решил дешевым рабочим поездом проехать в Геную.