Татьяна Мюллер-Кочеткова - Сплетение судеб, лет, событий

Иоси привлекал меня исключительно как умный товарищ, с которым было интересно общаться, хотя он, помнится, был красивым парнем со жгучими черными глазами. Никакой влюбленности я не испытывала, и в этом отношении еще долго оставалась ребенком, хотя читала книги для взрослых. Все, что касалось сексуальной сферы, проскальзывало мимо моего сознания и не затрагивало моих чувств. Это было, по всей вероятности, в большой степени связано с условиями, в которых я росла. Телевидения тогда еще не существовало. Дома, кроме нас, детей, были только дедушка и бабушка. Я наблюдала, как трогательно они заботились друг о друге, особенно, если кто-то из них заболевал. Но я никогда не видела их в обнимку или целующимися. Они еще не были старыми, но все интимное происходило за закрытыми дверьми, когда мы спали. Нас, детей, целовали на ночь, обнимали, но это была очень понятная мне отеческая или материнская любовь, в которой я нуждалась не меньше других детей.

Гита, я, бабушка и Ида, 1933 г.

В 13-летнем возрасте, ученицей шестого класса, я начала давать уроки отстающим ученикам. По-видимому преподаватели нашей школы поручали мне эту работу не только потому, что я очень хорошо училась и была весьма активной в классе, но также потому, что я довольствовалась очень низкой платой за урок – 20 сантимов, то есть столько, сколько стоил билет в кино, а в оперу школьников впускали за 25–50 сантимов. Я очень не любила просить денег на развлечения или мороженое у дедушки и бабушки, хотя знала, что они мне не откажут.

Один из моих учеников жил в той части города, которая называется Новая Лиепая, и путь туда был не близок. Приходя к нему, я неизменно наблюдала одну и ту же сцену: верзила-второгодник лежал на кровати во всей одежде, а его мама, завидев меня, хватала метлу и кидалась к нему: «Вставай, лентяй, учительница пришла!». Вскоре это мне надоело, и я перестала туда ходить.

Другая моя подопечная запомнилась мне совсем в ином свете. Она была чрезвычайно одаренной музыкальными способностями, но отставала по некоторым школьным предметам. Ее мама торговала на рынке селедкой. Полная, с красным обветренным лицом, в огромном резиновом фартуке, она доставала красными набухшими руками жирную селедку из бочки и заворачивала ее в кусок газеты, сразу же темневший от жира. (Ах, этот рыбий жир! Ни одна зима моего детства не проходила без того, чтобы передо мной не маячила ложка с рыбьим жиром. Я громко протестовала, зажимала нос, но дедушка был неумолим! Бабушка же меня слишком жалела, чтобы заставить меня проглотить эту пахучую гадость).

В те годы в Лиепае было много всякой рыбы, особенно мы любили вкуснейшую свежекопченную камбалу, которую бабушка часто покупала. Куда она потом подевалась? А селедка лежала в больших деревянных бочках: соленая, малосольная и свежая. В мясном ряду особым спросом у покупателей (естественно, не еврейских) пользовался бекон – копченая свиная грудинка, которую экспортировали даже в Англию. Типичный завтрак рабочего или крестьянина того времени: огромный ломоть черного хлеба с большим куском бекона.

С множества крестьянских фур ведрами торговали картошкой, огурцами, яблоками и прочими продуктами сельского хозяйства, которых в Латвии было в изобилии, пока Советская власть не загнала крестьян в колхозы.

Мама моей подопечной, уже немолодая еврейка, оставшаяся без мужа, зарабатывала на жизнь тяжелым трудом, ворочая бочки с селедкой, но едва могла прокормить свою семью. Я договорилась с ней, что буду обмениваться с ее дочерью уроками: я помогу ей по школьным предметам, а она будет учить меня игре на рояле.

Так продолжалось довольно долго (я уже начинала играть простые вальсы), пока эту талантливую девушку не перевели в музыкальную школу, где согласились ее обучать бесплатно. Но эти уроки не прошли для меня бесследно: музыку я бросила, но благодаря общению с этой семьей и ее окружением, я проникла в незнакомый мне мир, в ту часть еврейского общества Лиепаи, где разговаривали на идиш, читали книги еврейских писателей, изданные на идиш, любили русскую литературу и придерживались социал-демократических или социалистических взглядов.

Культурная жизнь различных общин нашего города била ключом. Я уже упомянула Оперный театр – он отличался прекрасным репертуаром и хорошими певцами. Там пела знаменитая в Латвии госпожа Брехман-Штенгель, обладательница замечательного сопрано. На сцене Оперного театра нередко выступали гастролировавшие в Лиепае солисты, например, Мария Кузнецова, в 20-е годы – «лучшая Баттерфляй Европы», как о ней писала лиепайская газета.

Сюда приезжали театральные ансамбли из Риги и других городов: кроме латышских театров, Театр русской драмы, основанный еще в 1883 году, Рижский камерный театр Е. Н. Рощина-Инсарова, Рижский еврейский театр и другие известные гастролеры.

В конце 20-х годов с сольными концертами в Лиепаю приехал и мой дядя Гарри, что всколыхнуло размеренную жизнь нашей семьи. Возможно, что тогда в нашем доме впервые прозвучало имя Артуро Тосканини, под управлением которого дяде Гарри тоже довелось играть.

Меня привлекали библиотека, кинотеатры и Опера, в которой я бывала не часто, но посещение этого театра каждый раз было для меня незабываемым праздником. Значительно чаще я посещала кино. В элегантном кинотеатре Сплендид Палас в те годы часто шли немые фильмы, сопровождавшиеся фортепьянной музыкой. Помню смешные картины со знаменитыми комиками Патом и Паташоном. Я не пропускала ни одной картины с обожаемой Гретой Гарбо, и навсегда в памяти осталось глубокое впечатление от фильма о Франце Шуберте под названием «Leise flehen meine Lieder» («Песнь моя, лети с мольбою…») – первые слова его известной песни. Это был прекрасный австрийский музыкальный фильм, может быть, один из первых в этом жанре.

Но ни с чем не сравнимую роль в моей жизни уже тогда играла библиотека. Я приходила туда, как к себе домой, рылась на полках и сама выбирала себе книги – большая привилегия для того времени, когда за кругом чтения детей и подростков было принято строго следить.

Возможно, что здесь свою роль сыграло то, что я была весьма серьезной для своего возраста. Это сказалось и на моих взаимоотношениях с братом Лео. Он был на три года старше меня, но духовно гораздо ближе, чем сестра Ида, которая мало интересовалась книгами. Она и внешне очень отличалась от нас с Лео, а также от младшей сестры, Гиты. У Иды были красивые каштановые волосы и карие глаза. Мы же были темноволосыми и темноглазыми. Рослый Лео был похож на маму: у него были слегка вьющиеся волосы и высокий лоб. Он был очень вдумчивым парнем, который пристально всматривался в окружавший его мир, и к тому же талантливым художником, о чем я расскажу подробнее ниже. Мы виделись с ним не очень часто, так как он жил у мамы, но мы были очень дружны и хорошо понимали друг друга. Он-то и познакомил меня со своими взрослыми друзьями, общение с которыми значительно повлияло на наши с братом взгляды на жизнь.