Андрей Шляхов - Молодая Раневская. Это я, Фанечка…

– Я знаю, милочка, как неприятно порой бывает слушать правду о себе, – добавила она после того, как вынесла свой «вердикт». – Сейчас вы на меня сердитесь, это по глазам вашим видно, но придет время и вы станете благодарить меня за то, что я своевременно избавила вас от напрасных иллюзий, поверьте мне.

– Я вам не «милочка» и я вам не верю! – выкрикнула в лицо непрошеной советчице Фаина. – И благодарить я вас никогда не буду! А актрисой я стану! Стану! Назло вам! Назло всем!

На шум из своего кабинета вышла хозяйка конторы Елизавета Николаевна Левинская-Рассохина, энергичная и говорливая пятидесятилетняя дама. Она увела дрожащую от гнева Фаину в свой кабинет и долго объясняла, что Ольга Ивановна не хотела ее обидеть, что актерская профессия требует особого дара, искры Божьей, что на свете существует множество других интересных занятий… От пустословия у Фаины разболелась голова. В кабинете у Рассохиной было душно, а от хозяйки пахло тяжелыми удушливыми духами. Испугавшись, что с ней может случиться очередной обморок, Фаина поспешно согласилась со всем, что ей наговорила Рассохина, и ушла.

В тот же день она отправила домой телеграмму с просьбой выслать денег на дорогу. Сумму не назвала. Отец на радостях прислал пятьдесят рублей, хотя мог бы ограничиться и двадцатью, которых хватило бы на билет во втором классе.

«Это год такой, несчастливый, – успокаивала себя Фаина, глядя на мелькавшие за окном деревья. – Девятьсот тринадцатый… Тринадцать – несчастливое число. Плохой год, гадкий. Вот четырнадцатый будет совсем другим. Непременно – счастливым. Подучусь еще у Абрама Наумовича… Только надо будет попросить, чтобы он хвалил меня поменьше, а ругал бы почаще. Так будет больше пользы…»

Она ехала в Таганрог первым классом, точно так же, как и ехала в Москву из Таганрога. Вот только настроение было не «первоклассным», а хуже некуда. Даже мысль о том, что в будущем «счастливом» году она непременно возьмет реванш, совершенно не утешала. До будущего года было так далеко… Почти четыре месяца и потом еще ждать до апреля.

«Приезжать надо сразу же после Пасхи, – в один голос советовали все знакомые из театрального мира. – Тогда на бирже наступает оживление, труппы набирают актеров на летние гастроли и на будущий сезон…»

Реванш пришлось отложить на год, потому что в марте 1914-го Фаина заболела воспалением легких. Болела тяжело, с кризисом, и долго. А потом долго приходила в себя, потому что слабость была невероятная – голова постоянно кружилась, шатало на ходу, книгу в одной руке удержать не могла, приходилось брать двумя. В подобном состоянии ни о каком отъезде и речи быть не могло. Собралась было в конце сентября, да передумала – не хотелось ехать в канун зимы. Уныло, холодно, да и сезон уже идет, труппы небось все заполнены. Начавшаяся война тоже не располагала к отъезду. Вот скоро она закончится и тогда… (осенью 1914-го всем казалось, что война скоро закончится, отец Фаины даже опасался – окупится ли огромная взятка, которую они с компаньоном были вынужден дать за то, чтобы получить подряд на поставку сапог для армии). Главная же причина, по которой отъезд был отложен на следующий год, заключалась в том, что свою внезапную и тяжелую весеннюю болезнь суеверная Фаина истолковала как знак судьбы, предостерегший ее от поездки в Москву.

Короче говоря – не сложилось.

Фаина не теряла времени даром. Продолжила учиться в театральной студии Ягеллова, причем договорилась с Абрамом Наумовичем насчет дополнительных индивидуальных уроков. Кроме того, занималась и самостоятельно. Выписала учебник по ораторскому искусству и книгу: «Как избавиться от заикания и прочих дефектов речи», делала перед зеркалом упражнения, читала Пушкина и Тургенева, чтобы перенять у них умение выражать свои мысли красиво. Пушкина с тех пор полюбила и всю жизнь перечитывала, а Тургенев как-то не затронул в душе сокровенных струн.

Отец воспринял возвращение блудной дочери на удивление сдержанно.

Сказал только свое обычное: «семь вещей портят жизнь и сокращают года: гнев, зависть, разврат, соблазн, гордость, сплетни и безделье». Слово «соблазн» произнес громче остальных, давая понять, на что именно дочери стоит обратить внимание. Мать на второй же день после приезда Фаины заговорила с ней о замужестве, но Фаина сказала, что замуж не собирается и попросила прекратить эти разговоры. Своим отъездом она доказала родителям, что способна на самостоятельные поступки и что с ее мнением надо считаться, поэтому мать настаивать не стала. Вздохнула так, что портьеры заколыхались, и махнула рукой – делай, что хочешь. В семье складывался, как выражались в Таганроге, «некошерный пасьянс» – младшая дочь могла выйти замуж раньше старшей. Фаину это совершенно не волновало – пускай.

Первый отъезд Фаина назвала «репетицией». Так ей было легче вспоминать о своей неудаче. Репетиции для того и существуют, чтобы выявлять недочеты. Теперь Фаина умела гораздо больше (спасибо Абраму Наумовичу и собственной настойчивости). Кроме того, от болезни, вынудившей ее отложить на год свой отъезд, вышла неожиданная польза. Поправившись окончательно, Фаина заметила, что у нее прекратились обмороки. Совсем, напрочь, как отрезало. Доктор Шамкович говорил, что Фаина «переросла» свои обмороки. Фаина считала иначе. Ей казалось, что за время болезни с ней произошли какие-то значительные изменения. Лежа в постели, она о многом думала и сильно повзрослела за это время. Так что в конечном итоге Шамкович был прав – переросла.

Второй отъезд родители восприняли на удивление спокойно. Подумали, наверное, что это ненадолго. К лету дочь вернется домой (Фаина уезжала в конце апреля) и тогда уж всерьез возьмется за ум. Когда-то же надо браться за ум. Отец вполовину урезал содержание, сказав, что больше пятидесяти рублей в месяц «на глупости» давать не намерен. Фаина и этому была рада. Мама тайком пообещала еще столько же от себя, а на сто рублей в месяц в Москве можно жить, ни в чем себе не отказывая. Хватит и на жизнь, и на уроки, и на все остальное. Абрам Наумович рекомендовал Фаине театральную школу брата Комиссаржевской Федора Федоровича. Он говорил, что там учат всему и учат так, как нужно, по системе Станиславского. Сам Федор Федорович по профессии архитектор, но большой знаток и энтузиаст театрального дела и педагоги у него замечательные. Недавно школа Комиссаржевского превратилась в театр имени его великой сестры, а театральная школа при театре это совсем не то, что просто школа. Другие перспективы. Фаина соглашалась: да, другие, а сама ужасно волновалась, примут ли ее?