Николай Ващилин - Империя Зря. История с биографией

Но верность и любовь наша была взаимной. Отец часто приходил после работы пьяный. Тогда, после войны, на каждой улице было множество пивных ларьков, подвальных рюмочных и закусочных. Пивные ларьки стояли на углах улиц, как скворечники, обвитые черными хвостами очередей рабочих мужиков с пересохшими глотками. В очередях толпились герои войны с медалями, но без рук или ног, и пили за победу над Германией. Вспоминали подвиги, проклинали Хрущёва, осмелившегося очернить имя генералисимуса Сталина. Спорили, за кого Жуков. Маршал Победы тоже был унижен на глазах его верных солдат. Правда многие из них молчали в тряпочку и на поверку оказались не такими уж и верными. Отец не мог пройти эти ловушки и доползал к дому уже по стене, часто падая на тротуар и, отлеживаясь у ног прохожих, до следующего марш-броска. Прохожие реагировали на это привычное зрелище спокойно, но пацаны гоготали и устраивали надо мной посмешище. Не смотря на косые взгляды и фырканья прохожих, я никогда не бросал отца на панели, волок его домой на своих детских плечах и укладывал на топчан. Матери ругаться не позволял, хотя самому мне очень не нравилось, когда отец был пьяный и терял над своим телом контроль. Однажды мать его не пустила домой, выгнала пьяного на улицу. Он уехал спать в гараж. Узнав о случившемся, я поехал в гараж на троллейбусе и уговорил отца вернуться.

В 1957 году отца посадили в тюрьму. Люди от нас отвернулись, а пацаны дразнили меня тюремщиком. Я терпел и дрался с обидчиками. Отец оставался для меня непогрешимым. Тогда я не понимал, что он заступился за своего полководца Сталина и у пивного ларька обозвал Хрущёва недобитым кукурузником. Два года мы, потеряв в доме опору, страдали и сидели на голодном пайке. Но каждый месяц мы с мамой носили отцу передачи. Срок он отбывал на лесопавале в Коми и вернувшись из тюрьмы все вечера проводил у нашей печки.

Дома, у тёплой, потрескивающей поленьями, печки мы с отцом часто играли в шахматы или читали вслух книги. Моды смотреть телевизор не было, потому что не было телевизора. Из Германии отец привёз майоликовую пивную кружку с барельефами пьющих немок и немцев и надписью «DRINK IN RUHE IMMER ZU», патефон и несколько пластинок. Трофеи – дело святое. От этого и отец к ним относился с трепетом, берёг для будущих внуков. Оловянную крышку от пивной кружки я отломал быстро. Пластинки царапались стальной иглой и нещадно бились, выскальзывая из отцовских натруженных рук, когда он, заложив за воротник винца, неуклюже снимал их с патефона. У отца надолго портилось настроение. Но я, с завидным упорством, выпрашивал концерт и наша комната наполнялась волшебным голосом Энрико Карузо. Все пластинки, захваченные отцом у врага в отместку за пролитую кровь, были оперными. Мы усаживались в обнимку на оттоманке перед печкой и слушали сквозь слёзы арии на немецком и итальянском языке. Захваченные отцом в Германии «Царица ночи», «Аида» и «Тоска» искали место в моей душе среди бравурных маршей энтузиастов. Когда трофейный патефон не выдержал пыток и взвизгнул лопнувшей пружиной, пластинки долго лежали молча. Потом мы купили радиоприёмник «Латвия» с проигрывателем и вернули к жизни всех любимых певцов и певиц. В репертуар семейных концертов всё чаще включались Ив Монтан, Леонид Утёсов, Лидия Русланова и Марк Бернес. Оперные пластинки начали на нас шипеть и в конце концов все перебились. Последним грохнулся «Отелло». Папа судорожно искал повод обвинить во всём меня, но не найдя громко возопил «Твою мать!», косвенно объединяя нас с мамой в один партизанский отряд. У отца пропал соратник в его спорах с мамой о ревности. Сладкоголосое пение Дездемонны в ответ на вопрос о молитве, служило ему веским аргументом в правильности его взглядов на этот вопрос. Внукам не суждено было насладиться военными трофеями своих предков. Правда, из под пластинок осталась очень красивая коробка с изображением грамофона и собаки на крышке. Мама отдала мне её под коллекцию открыток и прочего детского хлама. Плохо понимая, кто такие внуки, я её старательно хранил от напастей.

По воскресеньям мы с мамой и папой, чистенько и нарядно одетые, гуляли по набережной Невы от сфинксов до Стрелки и ели мороженое в вафельных стаканчиках. Иногда посещали ЦПКиО с качелями, стрелами и «комнатой смеха», где кривые зеркала делали из нас уродов, а мы, глядя на свои отражения, катались со смеху.

Ходить в кино с родителями мне было скучно, но вот ездить с отцом на футбол, это другое дело. Трамваи, которые шли на стадион имени С. М. Кирова, были переполнены. Народ висел на трамвае, как гроздья винограда. Отец обхватывал меня своими сильными руками и висел на них, держась за поручни. Мне было очень страшно, особенно, когда трамвай разгонялся на прямой и земля мелькала, превращаясь в сплошную ленту. Потом тесной толпой мужики двигались по центральной аллее, заполняли до отказа стотысячный стадион и драли глотки полтора часа, подсказывая футболистам «Зенита», как надо играть. А после матча, понурые и пьяные брели обратно, перемалывая своими языками кости вратарю Леониду Иванову, который пропустил в ворота «Зенита» плёвый мяч.

Иногда на папином грузовике мы выезжали за город, в лес, на рыбалку. Я ехал в кузове, мама в кабине. Я лежал и смотрел в небо, мечтал. По дороге в лес для меня было одно испытание. Нужно было купить в магазине хлеб. Посылали меня. Упираться я не мог. Но идти в магазин в затрапезном лесном одеянии было для меня тяжким испытанием. До краски на щеках меня смущало – что скажут люди?

Самой большой страстью в те времена у советских людей были рыбки и голуби. На рыбок можно было ходить любоваться в зоомагазин. Но потом отец изловчился и где то достал мне аквариум. Дело было зимой, и меня уговаривали подождать и купить рыбок летом, когда будет тепло. Но вытерпеть до лета или даже до весны я не мог. Я поехал на трамвае в зоомагазин к Сытному рынку. Купив рыбок, я спрятал банку за пазуху под пальто и дотащился домой, изрядно забрызгав штаны и свитер. Часть рыбок типа скалярии не выдержав питерского мороза и вскоре издохла. Но остались и те, которым северные ветры показались не страшнее ураганов родной Амазонки. Это разноцветные гупии и красные меченосцы. Их я и кормил мотылем долгие годы, протирая свои глаза красотой их разноцветных боков.

Почти что в каждом дворе местный «зоотехник» устраивал на крыше дома голубятню. Можно было часами смотреть, как голуби кружат по небу, но рассмотреть их вблизи удавалось редко. Торговали голубями на птичьих рынках. Стоили они дорого и нас к ним не подпускали. Вокруг голубиного дела бушевали криминальные страсти. Бандиты – народ сентиментальный.

Когда отец возвращался с работы рыбки начинали метаться по аквариуму из угла в угол, кот крутился возле него со вздыбленным хвостом, а бабушка неслась на кухню и накрывала на стол. За обедом она ласково называла отца кормильцем и подсовывала ему самые большие куски. Я не понимал этих политесов. Для меня кормилицей была бабушка, которая пекла такие блинчики, что я проглатывал с ними свои пальцы. От отца я ждал чудес.