Виктор Кротов - Среднеазиатские мозаики. 1966 год

Худощавый наконец разговорившийся мужчина:

– Я был тогда на Дальнем Востоке, в поисковой партии…

Монументальный гражданин, торопливо пробирающийся в конец вагона:

– Мальчик, ты что возишься здесь, мешаешь людям ходить?..

На запасных путях стоят рядами начищенные, чёрные с красным паровозы. Они похожи на большие детсадовские игрушки или на яркие консервные банки.

– Немного жаль этих могучих добрых великанов, – сказала, вздохнув, сентиментальная тётенька…

Впрочем, их хранят на случай войны.

Четвероклассница, услышавшая, что я москвич:

– Мне Москва не очень нравится. Ленинград лучше!

– А ты была в Ленинграде?

– (не смущаясь) Нет.

– А в Москве?

– Не была.

– Так почему ж тебе Ленинград больше нравится? По открыткам?

– А мы сначала с девочками разговаривали, а потом всем классом решили, что нам Ленинград больше нравится.

С мнением коллектива спорить труднее, но я всё-таки осторожно спрашиваю:

– А у вас многие из класса были в Москве или в Ленинграде?

– (недоуменно) Никто не был. Ну и что?..

Ночью – остановка в Сары-Шагане, недалеко от Балхаша. Одна опытная пассажирка уже предупредила весь вагон, что сейчас местные будут продавать рыбу, что ею, безусловно, надо запастись и что надо просить маринку, потому что это, безусловно, самая лучшая рыба.

Поезд остановился. По перрону и по вагонам тотчас засновали бойкие старушки-казашки со связками больших распластанных рыб. «Маринку! Маринку!..» – кричали обученные пассажиры. «Маринка, маринка…» – утвердительно кивали казашки и совали им в руки связанную парами (пара – рубль, дорого, но удобно) копчёную рыбу. Все были довольны, пока поезд не отправился и не появилась откуда-то опытная пассажирка, которая всем объяснила, что рыба мало прокопчена и вообще полусырая, что она пересолена и годится только закусывать пиво и что это, безусловно, не маринка, а самый обычный судак.

Сама она конфузливо прятала за спиной точно таких же полусырых пересоленных судаков.

Почему путешественники так самоуверенны, что берутся описывать места, куда попадают впервые, не предоставляя это всецело тем, кто живёт там всю жизнь? Почему редактор, впервые увидевший рассказ, поправляет писателя, выпестовавшего там каждое слово? Почему в творческих натурах так ценится способность каждый раз заново, непривычными глазами смотреть на окружающее?

Новизна ощущения позволяет часто заметить то, что потом, когда привыкнешь, будет скользить мимо глаз, не задевая их, не проникая ни в мозг, ни в сердце. Поэтому иногда я намеренно буду описывать первое впечатление даже от того, с чем потом познакомился более детально.

Первым впечатлением от Алма-Аты были пирамидальные тополя, похожие на кипарисы:

Словно выстрелы вверх тополя,

Как зелёноракетный салют.

Словно небо сейчас подпалят

И в зелёном огне сожгут!..

Я шёл вверх по Казачке. Это была настоящая горная речушка – шумная балаболка, веселившая меня игривыми бурунчиками и угощавшая сладкими ягодами растущего по берегам тутовника. План у меня был простой: идти не оборачиваясь, пока не заберусь достаточно высоко в предгорья, – и тогда сразу увидеть Алма-Ату сверху, во всём величии.

Расставшись с Казачкой и одолев крутизну очередного холма, я полез на песчаный обрыв, нависший над пыльной дорогой. Вокруг ликовало солнце, лёгкий ветер раскачивал пушистые головки громадных одуванчиков, хотелось петь и летать. Я решил, что забираться дальше пока не стоит, добрался до края обрыва, обернулся… – и полетел!.. естественно, вниз. В этот миг я и увидел Алма-Ату сверху. (Читателю сердобольному сразу скажу, что летел я недолго, быстро и довольно благополучно приземлившись на ту самую дорогу, над которой навис обрыв. Потом влез снова наверх – и тогда уже насмотрелся вдоволь.)

Глядя на этот изумительный город, я почувствовал всю глубину выражения «утопает в зелени». Дивное зелёное мохнатое море захлестнуло Алма-Ату. Еле-еле проглядывают стены и крыши зданий, белеют в садах уголки домов.

«Джунгли напали на город…»

Случается иногда встретить в словаре слово, с которым давно не сталкивался, и радуешься вдруг ему, как хорошему знакомому, и вспоминаешь, как оно выглядит в жизни.

Но бывает и наоборот – жизнь возвращает изначальную выразительность привычным выражениям, соединённым традицией словам, выдохшимся от постоянного употребления образам. И вот, только что насладившись видом «утопающего в зелени» города, я очутился в посёлке, который был самым буквальным образом «прилеплен к скале» (покрытой, впрочем, неплохим чернозёмом). Казалось, в этом маленьком и туго стянутом в узелок селении домишки и маленькие садики возле них сидят на закорках друг у друга. Узкие тропинки вели от домика к домику, и только пройдя весь их лабиринт можно было выйти на дорогу. Наверное, живущие в глубине (вернее, в высоте) посёлка не могли никуда отправиться, не побывав предварительно в гостях у всех односельчан.

Я забрёл туда из любопытства и произвёл страшный переполох. Справа лаяла собака. снизу испуганно кудахтали куры, сверху тоже что-то пищало. и, по-моему, я стоял сразу в трёх огородиках.

В током виде вопрос я не осмеливался задавать (хотя оказалось, что ответ не так уж очевиден) – я спрашивал, какие это реки. А Казачка к ним относится? А Малая или уж во всяком случае Большая Алмаатинка?.. Никто из тех обитателей Семиречья, кого я спрашивал, мне ответить не мог, что ещё больше возбуждало моё любопытство…

Чтобы мой читатель (о котором я всё ещё не забываю заботиться) не терзался, вот на всякий случай эти реки: Каратал, Коксу, Биен, Аксу, Баксан, Лепса, Сарканд, Или, Чу – сосчитай-ка, читатель. В переводе тут окажутся и Сверкающая, и Чёрная Ива, и Синяя Вода, и Белая Вода, и просто Вода…

С одной стороны, было очень интересно, что все надписи сделаны по-казахски. Прочтёшь что-нибудь вроде «азык-тулик» или «мейманхана» – и чувствуешь дыхание этакого заграничного колорита. С другой стороны, всё-таки не попадёшь в прачечную вместо столовой – все «заграничные» надписи повторены по-русски.

Когда я впервые заметил, что многие улицы в Алма-Ате насчитывают за сотню домов, я удивился. Когда я заметил, что на некоторых улицах номера переваливают и за двести, я опять удивился. Если бы я после этого обнаружил, что они переваливают и за триста, я бы уже не удивился. Но как-то неожиданно натолкнулся я на дом с номером 511. Пришлось снова удивляться.