Владимир Тальков - Крестный путь Игоря Талькова

– Здесь хоть кормят, а на волю выйду– опять воро вать начну.

Сначала, когда приходилось кормить часто – семь раз в сутки, мы не работали. Едва успевали ходить туда и обратно на кормления под конвоем. Только успеешь перестирать распашонки и пеленки, как снова кричат:

– На кормежку!

Кстати, казенной детской одеждой я не пользовалась: во-первых, ее не хватало, а во-вторых, эта одежда очень напоминала тюремную робу. Жесткие, застиранные распашонки, которые стояли колом и хрустели. Я покупала материал в ларьке и все шила сама. Распашонки, носовые платочки у меня были обвязаны кружевом. Штанишки я тоже шила сама. Иногда в яслях мне выдавали сразу четыре пары грязных штанишек.

– Сколько же раз в день мой Вовка оправляется?

– Тут не только твой Вовка, мы и другим детям его штаны надевали.

– Как же так?!

– У других детей штанов нет, а у твоего Вовки целая стопка лежит. Что же им, бедным, без штанов быть?

Меня всегда это возмущало:

– Ведь у них тоже мамы есть. Что же они об одежде не думают?!

Вова с рождения был очень спокойный красивый ребенок. Мне даже завидовали некоторые мамаши; часто я слышала, как они говорили:

– Дети очень меняются, часто красивые с рождения потом делаются уродами.

Я не обращала внимания, молча кормила и любовалась своим ребенком.

Один раз, помню, проспала ночное кормление. Что-то делала, устала, прилегла на пятнадцать минут, а меня пожалели и не разбудили в двенадцать часов. Проснулась, а мам нет. Ужас! Побежала на вахту, умоляла, чтобы меня одну отвели.

– Ничего, сейчас двенадцать тридцать, другие мамы уже покормили твоего Вовку. Они скоро уже назад придут.

А мне было страшно: как это чужая тетя покормила моего Вовку. Меня называли «ненормальной мамашей». Может быть, они были и правы. Но у меня была такая сильная потребность над кем-то ворковать, хлопотать, в то время я жила только своим ребенком. Спешила к нему на кормление, как на праздник, не замечала грубых конвоиров, а ведь попадались всякие. Некоторые издевались над нами. По дороге внезапно командовали:

– Ложись!

И приходилось падать на грязную дорогу, а ведь мы шли к грудным детям. Там, как и везде, люди разные попадались…

Однако недолго мне пришлось радоваться. Пришла беда. Дети начали заболевать отитом и умирать один за другим. Лина Антоновна боролась за их жизнь, но была бессильна: гной часто не выходил наружу, а распространялся в мозг. Начиналось воспаление мозга, и дети погибали. Володе тогда было полтора месяца. Он был пухлым радостным ребенком, начал агукать, улыбаться. И вот однажды пришла я на кормление и увидела своего ребенка с забинтованной головой: Володя тоже заболел. У него была очень высокая температура, он отказывался от груди и таял на глазах. Его начали колоть семь раз в день пенициллином, потом стрептомицином – ребенок не реагировал ни на что. Глаза и ротик были полуоткрыты, я кормила его из пипетки, но он не мог даже глотать, захлебывался. Утром нянечка выносила мне Володю, и по ее лицу я видела, что дело плохо. И действительно, глаза ребенка были подернуты пеленой, есть он не мог, весил, как новорожденный. И все-таки я не теряла надежду. За все это время не проронила ни одной слезы: боялась, что от волнений пропадет молоко и нечем будет кормить Володю.

Мучения продолжались полтора месяца. Наконец Лина Антоновна заверила меня, что кризис миновал. Однако нужна была кровь для переливания:

– Ты малярией болела?

– Болела.

– Тогда твоя кровь не годится. Найди кого-нибудь, кто бы дал кровь твоему ребенку.

Вовку любили все няни. Одна из них, самая крепкая, дала ему кровь, и мой ребенок пошел на поправку: открыл

глазки, зачмокал губками, начал сосать молоко и поправляться. Лина Антоновна смеялась:

– Как поросенок! Твой ребенок будет жить. У него очень сильный организм.

И действительно, в яслях часто бывали эпидемии, например, гриппа. Все дети заболевали и лежали с высокой температурой, и мой Вова в том числе. Всем, кроме него, делали уколы. Лина Антоновна называла детей «пенициллиновые кавалеры».

– Что же вы моему Вовке уколы не делаете?

– Твой Вовка выдержит и так. Что его лишний раз колоть? Он у меня «бравый солдат».

По закону детей кормили до девяти месяцев, я же кормила Володю до года и полутора месяцев. В конце концов Лина Антоновна сказала:

– Послушай, совесть-то у нас с тобой есть? Ведь он у тебя бегает уже. Давай отнимай от груди Вовика.

Теперь я могла навещать его только раз в неделю. Остался мой Володя без мамы. А ребенок был так привязан ко мне, он начал резко меняться. Нянечки рассказывали:

– Выходим на прогулку, Вова с детьми не играет. Подойдет к какому-нибудь кустику, листочки гладит, срывает их. Присядет и молча в земле копается.

Я работала тогда в той зоне, где находились дети. Выкрою немного времени, прибегу под окошко и молчу, наблюдаю. Вижу, Вова один стоит у печки, отковыривает известку. Или пальчиком водит, водит по стене. Дети играют, дерутся, а он один. И вот стоит он так и вдруг резко поворачивается назад с истошным криком: «Мама!» Нянечки сердились на меня:

– Не приходи. Его потом приходится целый час успокаивать, а то и два, и три. Все кричит: «Мама! Иди!»

Когда я приходила к Володе, он кидался ко мне с криком и замирал на груди, всхлипывая. Иногда я, спуская с него штанишки, видела отпечаток пятерни. Видимо, он плакал без меня, кричал, а его били за это. Ведь там, как и везде, люди тоже разные попадались. Я думаю, поэтому он и вырос таким нервным. Ребенок был очень тонким, впечатлительным, ему нужна была ласка, а он был лишен ее и рос как загнанный волчонок.

Когда Володе исполнилось полтора года, вышло постановление о сокращении сроков хорошо работающим заключенным. Я тогда работала в цехе по пошиву военной одежды – шила ватные брюки. Работали мы в две смены: с 8 до 20 и с 20 до 8. Я работала очень добросовестно. Обещали сократить оставшийся срок в два раза, то есть вместо года оставалось шесть месяцев. Моя тетя с Кавказа решила забрать Вову к себе.

– Тебе еще полгода сидеть. У тебя первый ребенок умер в тюрьме. Давай спасем второго. У нас все свое: скотина, сад, огород. Нам он не будет в тягость.

Одной из наших медсестер оформили командировку на Кавказ, чтобы отвезти Вову. Возвратившись, она рассказала, как ее хорошо встретили, как рады были Володе, как все наперебой с ним нянчились, и заверила меня, что Володе там будет очень хорошо. Я взяла себя в руки и старалась не тосковать по нему. Мне удалось себя уверить, что ему там будет лучше, а моя задача здесь – работать добросовестнее, чтобы поскорей освободиться. И действительно, как потом оказалось, Володя там поправился и опять стал живым и радостным ребенком. С ним с удовольствием занимались многие родственники. Сегодня он был у одних, завтра – у других. Бегал по двору за петухами, садился верхом на собаку, поросенка… Но все-таки раннее детство в лагере оставило в нем след на всю жизнь.