Цезарь Вольпе - Судьба Блока. По документам, воспоминаниям, письмам, заметкам, дневникам, статьям и другим материалам

В. Перцов. Ранний Блок

Той осенью небольшой «декадентский» кружок собрался издавать (без денег и без возможности платить гонорар) синтетический «Новый Путь», беспрограммная «программа» которого должна была вести куда-то в даль… Во главе дела стояли Д. С. Мережковский и 3. Н. Гиппиус, а так как обстоятельства и выбор кружка сделали меня третьим и внешне «ответственным» соредактором, то и приходилось часто видаться с первыми двумя на почве «злободневных» редакционных вопросов.

В. Перцов

Помню, как сейчас, широкую серую террасу старого барского дома, эту осеннюю теплынь – и Зинаиду Николаевну Гиппиус с пачкой чьих-то стихов в руках. «Прислали (не помню, от кого)… какой-то петербургский студент… Александр Блок… посмотрите. Дмитрий Сергеевич забраковал, а по-моему, как будто недурно…» Что Дмитрий Сергеевич забраковал новичка – это было настолько в порядке вещей, что само по себе еще ничего не говорило ни за, ни против. Забраковать сперва он, конечно, должен был во всяком случае, что не могло помешать ему дня через два, может быть, шумно «признать». Одобрение Зинаиды Николаевны значило уже многое, но все-таки оно было еще очень сдержанным. Поэтому я взял стихи без недоверия, но и без особого ожидания. Я прочел их…

Это были стихи из цикла «Прекрасной Дамы». Между ними отчетливо помню «Когда святого забвения…» и «Я, отрок, зажигаю свечи…» И эта минута на даче в Луге запомнилась навсегда. «Послушайте, это гораздо больше, чем недурно; это, кажется, настоящий поэт». – Я сказал что-то в этом роде. «Ну, уж вы всегда преувеличиваете», – старалась сохранить осторожность Зинаида Николаевна. Но за много лет разной редакционной возни, случайного и обязательного чтения «начинающих» и «обещающих» молодых поэтов только однажды было такое впечатление: пришел большой поэт. Может быть, я и самому себе и с той же осторожностью не посмел тогда сказать этими именно словами, но ощущение было это. Пришел кто-то необыкновенный, никто из «начинающих» никогда еще не начинал такими стихами. Их была тут целая пачка – и все это было необыкновенно.

В. Перцов

Скоро он пришел к нам в редакцию – высокий статный юноша, с вьющимися белокурыми волосами, с крупными, твердыми чертами лица и с каким-то странным налетом старообразности на все-таки красивом лице. Было в нем что-то отдаленно Байроническое, хотя он нисколько не рисовался. Скорее это было какое-то неясное и невольное сходство. Светлые выпуклые глаза смотрели уверенно и мудро… Синий студенческий воротник подчеркивал эту вневременную мудрость и странно ограничивал ее преждевременные права. Блок держался как «начинающий», – он был застенчив перед Мережковским, иногда огорчался его небрежностью, пасовал перед таким авторитетом. 3. Н. Гиппиус была для него гораздо ближе, и юношеская робость падала в ее сотовариществе – он скоро стал носить ей свои стихи и литературно беседовать.

На редакционных собраниях «Нового Пути» Блок появлялся довольно аккуратно, хотя отсутствие сверстников – по крайней мере первое время – замыкало его в некоторую изолированность. Но журнал был для него «своим» – и не мог не быть ему близок.

В. Перцов

Он был с самого начала зарождения журнала «Новый Путь». В этом журнале была впервые напечатана целая серия его стихов о «Прекрасной Даме». Очень помогал он мне и в критической части журнала. Чуть не в каждую книжку давал какую-нибудь рецензию или статейку: о Вячеславе Иванове, о новом издании Вл. Соловьева.

3. Гиппиус. Мой лунный друг

«Новый Путь», как журнал религиозно-светский, был подчинен целым двум цензурам – светской и духовной, в которую направлялись корректуры религиозного или «похожего» на то (по мнению светского цензора) содержания.

Большие буквы стихов Блока подчеркнуто говорили о некоей Прекрасной Даме – о чем-то, о ком-то, – как понять о ком?

От таких стихов не только наш старомодный и угрюмо подозрительный «черносотенец» Савинков (светский цензор журнала, очень к нему придиравшийся) мог впасть в раздумье… Стихи с большими буквами могли легко угодить в духовную цензуру, и хотя она в общем была мягче светской, но в данном случае и она могла смутиться: менестрелей Прекрасной Дамы не знают русские требники. И без того, отправляя стихи в цензуру, мы трепетали, вероятно – минутами казалось: неизбежного – запрещения. Большие буквы… ах, эти большие буквы! – именно они-то и выдавали, как казалось, автора с головой. «Не пропустят…» И тут вдруг кому-то в редакции мелькнула гениальная мысль: по цензурным правилам нельзя менять текста после «пропуска» и подписи цензора, но ничего не сказано о чисто корректурных, почти орфографических поправках, как, например, перемена маленьких букв на большие. Итак, почему бы не послать стихи Блока в цензуру в наборе, где не будет ни одной большой буквы, а по возвращении из чистилища, когда разрешительная подпись будет уже на своем месте, почему бы не восстановить все большие буквы на тех местах, где им полагается быть по рукописи? Так и было сделано – и, вероятно, эта уловка спасла дебют Блока: цензор вернул стихи без единой помарки и не заикнулся о духовной цензуре, – хотя при встрече выразил мне недоумение: «странные стихи…» Но ведь странными должны были они показаться далеко не одному благонамеренному старцу Савинкову.

В. Перцов

Стихов пишу не очень много и не очень хорошо, как-то переходно; вероятно, чувствую переход от мистической запутанности к мистической ясности.

Письмо к отцу. Великая Пятница. 1903 г.

Пламенная душа Блока прикоснулась к ясной чистоте девичества, и была написана книга «Стихи о Прекрасной Даме». Книга эта, по свидетельству А. Н. Толстого, не была ни понята, ни принята читателями. Когда самого Блока спрашивали: «Ну, хорошо, объясните мне сами, что значит это: «Уронила матовые кисти в зеркала», – он со слабой улыбкой прекрасных губ отвечал простодушно: «Уверяю Вас, я сам не знаю». И Блок, как утверждает А. Н. Толстой, действительно «сам не знал». Он «ни минуты не думал, что писал книгу о России, он лишь переживал свою влюбленность и вещим, пронзительным взором видел, что она недостижима, невоплотима».

А. Н. Толстой. Падший ангел

Получил длинное письмо от Бугаева [23] Фамилия Андрея Белого. . Он (о стихах) пишет: «Никого нет, кроме вас, кто бы так изумительно реально указал на вкравшийся ужас. Знаете, я боюсь, куда приведут такие стихи? Что вскроют? Что повлекут за собой?» И еще много похвал. Я вполне и окончательно чувствую, наконец, что «Новый Путь» (пришла интересная августовск. книжка без моей заметки) – дрянь. Бугаев подтвердил это вполне.