Александр Пыльцын - Офицерский штрафбат. Искупление

Здесь, в этом полку, кроме того что я вступил кандидатом в члены партии, происходило много других событий. Одним из таких запомнившихся случаев было то, что однажды меня вежливо пригласили в особый отдел полка. Как и все солдатские «казармы» и штабные помещения нашего полка, это заведение тоже располагалось в землянке. После небольшого, вроде бы ни к чему не обязывающего предисловия мне прямо предложили сотрудничество с этим отделом. Я должен был регулярно информировать определенных офицеров отдела о негативных настроениях или высказываниях как солдат моего взвода, так и моих товарищей-офицеров. Ну, коль мне прямо такую роль «стукача» предложили, может, просто проверяя «сына репрессированного», я так же прямо и категорично отказался от такого «сотрудничества», наверное, еще не понимая последствий этого отказа. Жизнь показала, что эти последствия я чувствовал и на фронте, и даже через 20 лет после войны.

Другим событием, оказавшимся значительным в моей жизни, было знакомство с девушкой, эвакуированной из Ленинграда, которая в 1944 году оказалась медсестрой эвакогоспиталя на одном фронте со мной и там стала моей женой.

В августе или начале сентября 1943 года очередному из многих моих рапортов был дан ход, и нас, небольшую группу офицеров, направили вначале в ОПРОС (Отдельный полк резерва офицерского состава) округа, а затем в такой же полк, но уже Белорусского фронта. Находясь в этом 27-м ОПРОСе фронта, мы несли боевую службу по охране важных объектов от возможных диверсий противника, патрулирование участков прифронтовой полосы. Но это все-таки была не передовая, куда мы стремились. Вскоре произошло то, чего даже я, так стремившийся на передний край, не ожидал: я попал в штрафной батальон. О том, как это было, я уже рассказал в предыдущей главе, а тому, что в штрафбате было и что распространялось о них в домыслах разного качества и пошиба, посвящены следующие главы.

На фронт я попал после долгих попыток выпроситься из запасного полка под Уфой. В ноябре 1943 года после сложных и сравнительно долгих переездов мы, группа офицеров, оказались в 27-м ОПРОСе (Отдельный полк резерва офицерского состава) Белорусского фронта, уже на белорусской земле. Конечно, это еще не передовая, куда мы стремились, где ведут бои с противником, ходят в атаки, хотя мы и здесь выполняли боевые задачи по охране и обороне арсеналов фронта. Чаще патрулировали прифронтовую территорию, выполняя некоторые функции заградотрядов на предмет выявления отставших от войск и задержания дезертиров или диверсантов противника, что не всегда обходилось без применения оружия.

Каждый из нас наряду с этим ждал своего звездного часа, который определит, где и в какой роли станет настоящим фронтовиком, а вестниками судьбы почти каждый день или ночь являлись гонцы из частей переднего края, отбиравших пополнение вместо выбывших из строя офицеров. Знали мы, конечно, что выбывают они там не на курорты или в отпуска, а в госпитали или в братские могилы.

Несколько строк о моей службе до этого. С началом войны мы, выпускники средней школы на Дальнем Востоке, были зачислены в Красную Армию. Вместо наших отчаянных просьб направить нас на фронт борьбы с немецкими захватчиками многих из нас определили в войска Дальневосточного фронта, пока не действующего. Полгода мне пришлось закаляться рядовым в полковом разведвзводе одной из дивизий ОКДВА (Особой Краснознаменной Дальневосточной армии). Оттуда с группой комсомольцев со средним образованием, по комсомольским путевкам – в военно-пехотное училище в Комсомольске-на-Амуре. Уже лейтенантом послужил снова на Дальнем Востоке, затем в Южно-Уральском военном округе и только в ноябре 1943 года я наконец попал на Белорусский фронт, в 27-й ОПРОС (Отдельный полк резерва офицерского состава).

Однажды, в двадцатых числах декабря, меня вызвали в штаб этого полка на беседу к офицеру из действующих войск. Майор был со строгими чертами лица, обветренным почти до черноты, и я обратил внимание на его заметно поврежденную раковину правого уха. Просмотрев мое еще тощее личное дело и задав несколько вопросов о семье, об училище и о здоровье, он вдруг сказал: «Мне все ясно. Пойдешь, лейтенант, к нам в штрафбат!» У меня, молодого лейтенанта, какое-то представление о штрафбатах и за что туда направляют провинившихся офицеров уже имелось из Приказа наркома обороны № 227, зачитанного нам в воинской части вблизи озера Ханка в Приморье. А тогда, заикаясь от неожиданности, я спросил: «З-з-за что?» И в ответ услышал: «Неправильно задаешь вопрос, лейтенант. Не за что, а зачем. Будешь командовать штрафниками, помогать им искупать их вину перед Родиной. И твои знания, и хорошая сибирско-дальневосточная закалка для этого пригодятся». Немного отлегло, поняв, что не штрафником иду в штрафбат, хотя в моих мыслях появилась ниточка рассуждений, связывающих отбор меня в штрафбат с совсем недавним прошлым. А в том прошлом, всего за год с лишним до этого, мой отец попал под строгие законы военного времени. За нелицеприятные высказывания о руководстве страны и лично в адрес Сталина отец был, как принято ныне говорить, репрессирован, то есть осужден к 8 годам лишения свободы по известной тогда 58-й статье УК РСФСР. Подробнее об этом я расскажу в одном из экскурсов в свое прошлое.

Я ничем не могу подтвердить верность тех моих предположений, но тогда, как молния, просверлила мозг мысль: а не за отца ли это наказание? Конечно же, сразу и контрдовод появился, известные нам с детства слова Сталина «Сын за отца не отвечает». О том, что это были слова из Библии, я слышал еще со слов моей набожной бабушки, и знал я, что Сталин, учившийся в детстве в духовной семинарии, тоже не мог их не знать. Спонтанно родилась мысль и о том, что причиной мог быть также и арест в 1937 году старшего брата моей матери. По той же 58-й статье мой дядя был объявлен «врагом народа», и его судьба была тогда нам неизвестна.

Оказалось, что из 18 офицеров, отобранных этим майором на командные должности в штрафбат, оказался я один, еще не имеющий боевого опыта, «необстрелянный», а остальные имели не только боевые ранения, но часть даже наградами отмечены. Зная из того сталинского приказа, что на командные должности в штрафбаты назначаются лишь лучшие из имеющих боевой опыт офицеры, эта навязчивая мысль о «тени предков», о наказании за совершенные не мною преступления еще не раз за время моей долгой воинской службы посещала меня, но каждый раз находился и «контрдовод». В этом же случае одновременно с сомнениями и с определенной степенью недоумения вина предков не позволяла оправдать мое определение в штрафбат только моим «сибирским здоровьем», а «контрдовод» заставлял считать это событие скорее не наказанием, а чем-то вроде своеобразного доверия. Возникло даже ощущение почти гордости за то, что меня приравняли к боевым офицерам.