Любовь Казазьянц - Часть жизни

Кстати, о голосе: Павлуша – не без греха, подслушивал её телефонные разговоры с мамочкой, у него была параллельная линия.

– Мама я покупаю дочке пианино за двести рублей, «Белорусь», чёрное, в приличном состоянии. Да, Павел Иванович договорился.

– Доченька, ты уж поблагодари его от моего имени. Приготовь ему поесть что-нибудь вкусное, сходи для него за покупками. Ему тяжело, он ведь пожилой человек.

– Да, да, конечно, мамочка. Я и деньги у него одолжу.

– Смотри сама, удобно ли?

– Удобно. Он сам предлагал…

Через неделю.

– Мамочка, Пал Иваныч сделал мне зеркало в ванной. Он такой внимательный человек, бескорыстный. Представляешь, вчера сосиски принёс целых два кило. Обедали вместе. В театр приглашал. А сегодня пришёл грустный такой, чуть не плакал. Хотел поговорить, а сам сидит и молчит. А потом посмотрел так жалобно и шёпотом выдавил: «Выходи за меня замуж. Понимаю, я стар для тебя. Но у меня квартира. Всё тебе оставлю. Обмен сделаем: две однокомнатные на четырёхкомнатную в кирпичном доме. Денег у меня много, вот смотри…» – Представляешь, мама, вытащил из кармана четыре сберкнижки! «Здесь пятьдесят тысяч. Накопил за всю жизнь! Всё тебе отдам. Завещание на тебя оформлю. Родственники только и ждут моей смерти, чтобы деньги им достались. Никогда мне не помогали. Они меня ненавидят. А я лучше дорогому человеку их оставлю. Вот двести рублей, возьми. Завтра отдай за инструмент. А хочешь, я куплю новый, самый лучший. У тебя дочь растёт, пусть учится. Полюбил я её от всей души, как тебя – всем сердцем».

– Мамочка, он даже плакал. Говорит: «Ты уж прости меня, старого дурака».

Она стала избегать встреч с соседом. Старик терпеливо ждал, надеялся. На третий день не выдержал, прежде чем позвонить, долго стоял у её двери в нерешительности. Женщина нехотя впустила его в квартиру. Павел Иванович молча сел в кресло, затем вопросительно посмотрел на неё.

– Не могу, – после паузы коротко отрезала она. – Вы предлагаете мне тяжкое ярмо. Если бы… сами понимаете… я бы согласилась. Лучше уходите. Нам не о чем разговаривать.

– Деточка, я привязался к тебе! Спаси старика! Пойми! Пожалей! – взмолился он.

– Нет. Не могу, – ответила она твёрдо.

Сосед долго её уговаривал, бегал за ней по квартире. И когда понял, что мольбы и уговоры бесполезны, встал перед ней на колени. Из его глаз потекли крупные «мужские» слёзы. Руки задрожали, лицо исказило отчаяние.

– Ты хоть живи со мной так, – вкрадчиво шептал он.

– Почему вы думаете, что соглашусь на это, если и замуж за вас не согласна? – воскликнула она и выскочила на кухню.

«Почему такое… почему со мной?..»

И вдруг взрыв.

– Уходите, вон отсюда! Убирайтесь! Вы мне противны! – закричала она.

Но Павел Иванович, встал в дверях кухни, снова просил, требовал, перешёл на угрозы. Деньги из его кармана случайно выпали на пол.

– Я вас ненавижу, – спокойно, с отвращением сказала молодая женщина, распахнув входную дверь настежь. – Деньги грязные свои подберите, иначе я выброшу их на лестницу.

Она отвернулась. И облегчённо вздохнула, лишь, когда дверь захлопнулась.

Старик, грузно пошатываясь, поднялся по лестнице. Затруднённо дыша, опустился на скамейку, стоящую на его лестничной клетке. Из двери напротив выглянула ехидная соседка.

– Вам плохо, Пал Иваныч? – спросила она, с наигранным участием.

– Нет, Надежда Викторовна, хорошо! Не стоит беспокоиться.

На следующей неделе Павел Иванович поджидал молодую соседку повсюду: на лавочке у подъезда, ловил её на автобусной остановке, около гастронома. Всячески унижался: молил о прощении, просил остаться друзьями, угрожал убить и снова извинялся. Ей такое поведение соседа порядком надоело. На лето она уехала отдыхать в горы, на Чарвакское водохранилище с дочерью и родителями.

В тот вечер, когда мы «лечились» чаем у аптекаря-юбиляра и старательно молчали о Павле Ивановиче – об этом мальчишке, не очень резвом и совсем не кудрявом, но очень влюблённом – о нём вспомнила дама в высокой причёске «а ля Пизанская башня», прочно сидящая за накрытым к чаю столом. Та самая Надежда Викторовна, соседка Павла по этажу, которая имела когда-то виды на богатого старика. Ох, уж лучше бы она молчала!

– Чем же всё-таки закончилась эта непристойная «история любви»? – спросила она с деланным безразличием.

– Что вам сказать, дорогая Надежда Викторовна, а вы не знаете? Павлуша и в самом деле умирал от любви. И совершенно натурально угодил в больницу. Сердце. Я часто навещал его. Из родственников никто к нему не приходил. Он потерял всяческие желания, почти не вставал с кровати. Часами мог смотреть на маленький фотопортрет той особы. Худо дело! После моего последнего визита он вскорости скончался. Жаль старика!

– Да, молодёжь так не любит: не умеет, – вздохнул кто-то за столом.

– Что уж там… Отвлекитесь! Давайте лучше чай пить, стынет. Попробуйте-ка брусничного варенья или клубничного конфитюра… Это не так «приторно», как ваши любовные байки. И если уж «либо хорошо, либо ничего», я выбираю последнее. Угощайтесь, мальчики!

По радио передавали концерт из произведений Бетховена. Слушая классику, Яков разбирал старые письма и документы. Из пожелтевшего конверта на стол выпала выцветшая фотография, на которой запечатлён его выпускной класс.

Девочки и мальчики в наглаженной школьной форме, как заведено в торжественных случаях. Они чинно смотрят в объектив. Восторженные лица, горящие надеждой глаза…

«Как давно это было… Счастливое время!»

А вот его «первая любовь» – юная Эльза, смотрит как живая.

Якова взволновала школьная фотография, неожиданно нахлынуло чувство нежности и неизъяснимой печали. Старик не понимал, из каких тайников души оно вынырнуло через столько лет.

Яков молча вглядывался в прелестное личико Элизы. Одухотворённый взгляд девушки, будто сошедшей с картины средневекового художника, выражал мечтательность. Волнистые волосы разделялись пробором, подчёркивая мягкие черты лица. Тяжёлая коса перекинута через плечо. Тонкие пальчики перебирают волосы лёгким прикосновеньем.

Образ любимой живо предстал в памяти Якова. Старику стало трудно дышать. Фотография выпала из дрожащих рук.

«Сердце прихватило. Годы берут своё… А моя Элиза навсегда останется молодой», – подумал Яков, бережно поднимая с пола потускневшую фотографию.

Старик тяжело вздохнул. Закрыл глаза и грузно откинулся на спинку кресла -качалки. Оно жалобно скрипнуло: «Старики мы с тобой».