Варвара Малахиева-Мирович - Маятник жизни моей… 1930–1954

Ирис поехал с матерью на Ваганьковское кладбище. На могилу о. Валентина [199] Амфитеатров Валентин Николаевич, известный московский священник, настоятель кремлевского Архангельского собора. Негласно почитается чудотворцем. Его могила на Ваганьковском кладбище уничтожена богоборцами в 1930-е гг. Сейчас на этом месте Братский мемориал погибших в Великую Отечественную войну. . По просьбе матери в области иррациональной: “нужны знаки, нужны рубежи”. Явления того же порядка, как поездка В. Соловьева к пирамидам [200] Владимир Сергеевич Соловьев в 1875 г. совершил поездку в Египет в связи с мистическим видением Софии. , как моя два года тому назад в Киев, как в ранней юности, запутавшись, замутившись, ослабев духовно, кидалась я на Аскольдову могилу [201] Аскольдова могила – урочище на правом берегу Днепра, где, по преданию, похоронен витязь Аскольд. С 1786 до 1935 г. вокруг Аскольдовой могилы существовало кладбище, где хоронили именитых киевлян. В 1935 г. кладбище уничтожено. Сейчас это часть паркового комплекса. .

Тишина кладбища, величавая ширь и даль Днепра, туманно-лазурные горизонты за лесами Черниговщины. Сказочное обилие цветов. Местечко между двумя любимыми памятниками – прекрасному юноше с мечтательно ввысь и вдаль устремленным взором и какому-то профессору, где на мраморе была вырезана и латинская надпись: “В другом месте, в другие времена, другой работой миру поработал”. Все это было благодатным условием, благодатным знаком для того, чтобы перешагнуть нужный рубеж, осилить нужную пядь восхождения. Таким рубежом, кроме тишины и красоты и встречи с духовно просветленными домами, бывает еще болезнь, тюрьма, утрата и др. несчастия. Изредка – великое счастье. Нечаянная радость.

“Привет тебе, приют священный, мирный…” [202] Неточная цитата из “Фауста” И. В. Гёте в пер. Н. Холодковского: “О милый сумрак, о приют святой, / Привет мой вам!” (1878).

Все тревожное, суетное, злое, больное, вся накипь прожитого дня со всеми флюидами пронизывающей его современности волшебно остается за порогом этой комнаты, когда я запираюсь в ней для ночлега. Здесь меня ожидает то, чего никогда я не испытываю на моей жилплощади у Красных ворот, то, что Елена Гуро [203] Гуро Елена (Элеонора) Генриховна, поэт, прозаик, художник. Близкая подруга В. Г. Мирович, сохранились ее письма к Гуро в РГАЛИ. называла “одиночество звездное”. Там – или неблагополучный, полуразрушенный симбиоз с самой Людмилой Васильевной, которую продолжаю любить, но уже издалека с ее бытом. Или корявое, холодное, старохолостяцкое одиночество, столь же далекое от звезд, как и от тех людей (исключая Вадима и отчасти Анну Ильиничну – домработницу), которые объединены со мной общим кровом.

Ирис в театре. Смотрит “Мертвые души” [204] Инсценировка поэмы Н. В. Гоголя “Мертвые души”, осуществленная М. Булгаковым. 28 ноября 1932 г. во МХАТе состоялась премьера “Мертвых дут”. . Не тянет меня на этот спектакль. И не только потому, что в старости редко кого тянет к зрелищам (музыка – другое дело). Когда и помоложе была, не любила манеры иллюстрировать классиков. Редко ведь образ иллюстратора совпадает с тем, какой мы сами творим на основании данного текста. Интерпретация же Гоголя с помощью актерского грима, голосов, мимики и бутафории представляется мне ничего общего с настоящим искусством не имеющей. В частности, тут нет места театральному действу, нет отношения к театральному искусству. И воображаю, как огорчен был бы Гоголь этой антихудожественной выдумкой. Тащить на сцену его Плюшкина и Собакевича. Точно он сам, если бы мыслил их в драматической или комедийной форме, не сумел бы сделать этого, как сделал “Ревизора” и “Женитьбу”.

Фантастический вид из окна. При лунном свете эта часть города напоминает Стамбул. Церкви без крестов кажутся мечетями. Канаву, смутно поблескивающую между ветвей бульвара, можно при игре воображения, рвущегося вдаль, принять за Эюб. (Сладкие виды возле Константинополя и все вместе – какая-то далекая от жизни Шехерезада.) Очень я благодарна за эту “игру” Создавшему меня. Пусть она праздная и отвлекает меня от тесных врат и узкого пути. Но без нее я бы не осилила жизни в какие-то полосы. Она помогла нам с сестрой в год безработицы и голода в Киеве в ранней молодости заглушать терзания желудка чудесным воображенным путешествием с тысячью поэтических приключений (лежа на кровати в сумерках). И в вокзальных буфетах Германии, Швейцарии, Италии до иллюзии вкусовой, а потом и до ощущения сытости поглощать те блюда, какие особенно нравились. Игра эта помогала в болезни и в одиночестве, чуть повышалась температура, чувствовать себя в таинственном, великолепном розарии (оживали на обоях розы), слышалась чудная музыка, приходили те лица, которые не могли прийти без этой “игры”, не могли и не хотели. А в такие часы они были полны небесной нежности, понимания и великой любви. “Игра” помогала осиливать зубную боль и прохождение камней в печени, делала нечувствительным, претворяя болевые ощущения в образы, краски и звуки. “Игра” помогала в некрасивых, обыденных лицах, в заурядных натурах видеть их первообраз и воспринимать, как счастье, их красоту. Потому пусть она будет благословенна, как и все другие дары, какими наделил нас “премудрый Архитектор”.

В домах, через которые прошла жизненная катастрофа, очищенный грозой воздух легче для дыхания, чем дым и чад суеты засыпанного мелкими заботами или в так называемом благополучии пребывающего обывателя.

Благоуханно прелестное существо, редкостный оранжерейный цветок М. Ф. М. [205] Мансурова Мария Федоровна (урожд. Самарина), дочь Ф. Д. Самарина и жена священника Сергия Мансурова. Осенью 1933 г. была арестована в Москве на квартире А. В. Романовой. После недолгого пребывания в тюрьме получила три года ссылки в Среднюю Азию. В начале 1950-х гг. поселилась в Боровске. Почти ежегодно от Рождества до начала Великого поста жила в Москве, останавливаясь у близкой ей духовно Е. Н. Бируковой. выставлена судьбой на перекресток всех вихрей и непогод бытия. После потери мужа и больше, чем мужа, – Друга и великой духовной опоры (четыре года тому назад) – одинокая, героически терпеливая, полная лишений жизнь. Всегда с мешком на плечах, в непомерно больших башмаках на маленьких ногах, с лицом боттичеллиевской “Primavera” под случайным линючим колпачком или белой коленкоровой повязкой, в бедных вылинявших одеждах на царственной, вернее архангельской, высокой фигуре. Серафический взор прекрасных лазурных глаз, сурово-созерцательный, далекий, и детски-беспомощная застенчивая улыбка. Вся жизнь – единый подвиг смирения, терпения, непрерывность усилий – душевных и телесных. Если бы существовала подобная книга Поселянина [206] Поселянин Евгений Николаевич (наст. фам. Погожев), автор книги “Русские подвижники XIX века” (СПб., 1910). Арестован и расстрелян в 1930 г. , которую она любит перечитывать, “Жизнь подвижников 20 века”, она бы непременно попала в нее, а ее портрет был бы лучшим украшением этой книги.