Юрий Пастернак - Цветочки Александра Меня. Подлинные истории о жизни доброго пастыря

Для горенки слишком низко, для светёлки – темновато, для кельи – воздух не тот, не келейный, библиотечный воздух от пыльных скопищ книг по углам. Какая-то демонстративная, почти театрализованная бедность, как будто взятая напрокат из сочувственных рассказов Чехова о бытовых ужасах жизни деревенского клира. Только две роскоши нездешним светом озаряли поистине чухонскую убогость приюта: это преогромная, шикарной бумаги, едва ли не штабная карта на стене и – хозяин дома за столом из неструганных досок на кирпичах. Карта Ближнего Востока, весело и густо расцвеченная свеже-алыми флажками, – они продолжают отслеживать передвижение израильской армии в уже закончившейся войне Судного дня.

По какой-то фасеточной ассоциации отец Александр напоминает мне мандельштамовского «Декабриста»: и не халат на нём, а ряса, и ни чубуком, ни трубкой не пахнет, и губы у него не ядовитые, а напротив, самые что ни на есть располагающие, и непонятно, что на что он променял: сон на сруб или сруб на сон, но та же в нём красноречивая «декабристская» нездешность (нет более ничего чуждого русскому декабрю, чем декабрист, – оттого, быть может, и восстание не удалось), вопиюще не пара он всему окружающему, как пришелец из другой страны. Только там бывают такие лица несошедшего загара из какого-то вечного лета, переизбыток пигмента в чёрных волосах, глазах, бровях, как хлорофилла – в южной зелени, врождённая властность холёных рук… Чудо как хорош…

Поговорили. Посетовал: искренне верующих в Бога, что христиан, что иудеев, так мало, что, даже собранные вместе, еле заселили бы хрущёвку. Усомнился в том, что сионизм моего образца (т. е. светский или, как он выразился, «профанный» ) имеет шансы на выживание. Разве что вы (я то есть) протолкнёте его в будущее. Комплимент. Шутка. Неприлично часто перевожу взгляд с него на карту, словно выискиваю там для него подходящее место, и он, заметив, подтверждает: да, так и есть, война войной, но и без войны мечтал осесть на Святой земле. Но в Израиле миссионерство запрещено законом, а я не могу жить, не проповедуя Слово Спасителя. Кому ж мне его там проповедовать? Арабам? (Подходит к окну, распахивает, разводит руками). Так арабов у меня и здесь хватает… Размер рук так широк, что в это объятие втягивается весь окоём – от двора с дровосеками и низко зависшим небом до чахлого ельника и верхушек дальних сосен, застилающих горизонт, весь этот печальный апрель, так и не решивший, то ли ему до конца дотаять снег, то ли ошпарить заморозками, – всё это безвременье, растворённое в природе. И всё это – «арабы».

…На буфетчицу Н.Я. зло усмехнулась: «Антисемитизм дворни. Сколько я такого насмотрелась, когда жила в провинции!» А про «арабов» я исполнила на «бис», дважды подряд. Очень понравилось.

Николай Каретников

Впервые я увидел отца Александра Меня на экране. В 65-м году режиссёр Инна Туманян, с которой я тогда дружил, снимала для фильма М. Калика документальные эпизоды. Она сказала, что у неё есть замечательный материал, который я должен обязательно увидеть. Мне показали две заснятые ею проповеди совсем ещё молодого отца Александра. Первую проповедь «О любви и браке» отец Александр произносил перед храмом в Тарасовке, а не в Новой Деревне, куда его перевели позже, вторую – «О добре и зле» – в храме. Проповеди потрясли меня, каждое слово на вес золота, и я сразу попросил Инну меня к нему отвести. С первой встречи я отдал ему своё сердце, и наши отношения, отношения пастыря и пасомого, продолжались до дня его трагической гибели. Для меня в знакомстве с отцом Александром был Божий промысел.

Монахиня Клер (Латур)

Я приехала в Москву, в семью Ива Амана. Я знала его по изостудии, где училась. Он пригласил меня к себе, сидеть с его детьми. Он работал в Москве, в посольстве Франции. Тогда было невозможно говорить с людьми, потому что для них это было опасно. Я говорила только с некоторыми бабушками, которые гуляли с детьми у дома, где я тоже гуляла с детьми Ива Амана. О Боге не говорила. Я ходила в церковь, молилась и работала – и всё. И не надо думать, что у меня будут друзья, потому что это невозможно. Я уже согласилась с этим, смирилась перед Богом. А месяца через два эти люди, у которых я жила, попросили меня, чтобы я поехала в Новую Деревню отвезти молоко одной семье, где родился маленький ребёнок. И я поехала в Новую Деревню, и точно в этот же день приехал отец Александр, чтобы благословить этот дом. Это было чудо. Чудо! И он пригласил меня вечером на экуменическое собрание. И он познакомил меня с молодыми людьми, которые там были.

Ольга Корф

В 1986 году мы с детьми, которым было тогда четыре и три года, жили на знаменитых детгизовских дачах в Заветах Ильича. Лето было жаркое, так что каждый день ездили купаться на озёра-бочаги около Новой Деревни. Ну вот, слово и сказано. Возвращаемся однажды после купания, идём мимо церкви, и сын тянет меня за руку, чтобы мы подошли поближе к ней. А по дорожке навстречу нам идёт большой красивый человек в чёрном – отец Александр, которого я, естественно, сразу узнала. Остановился рядом с нами, улыбнулся одними глазами, глядя на меня, и положил руки, ни слова не говоря, на белобрысые головки моих детей. А они замерли и тоже не проронили ни слова. Так прошло несколько долгих секунд. А когда он пошёл дальше, сын развернул всю нашу компанию и потопал за ним. Потом дочка отвлекла нас чем-то – камешек, что ли, в тапок попал, не помню уже, и мы отца Александра уже не догнали. Вот, собственно, и всё. Одна встреча, а помню всю жизнь, потому что помню свет и теплоту его взгляда. И всегда, хотя никому об этом не говорила, он словно был рядом со мной. И остаётся. Недавно спросила у детей об этой встрече, а получилось, что заново о ней рассказала, потому что они всё-таки были очень маленькие. Надеюсь, что потом вспомнили, потому что вспомнили и поездки в Новую Деревню, и церковь… Но важнее, что в сердцах осталось это особенное благословение.

Елена Кочеткова-Гейт

Случилось это в 1975 году, в Новую Деревню нас с Сандром Ригой привезла французская монахиня Клер. И я познакомилась со священником, который стал вскоре моим духовным наставником. Звали его отец Александр Мень.

Отец Александр оказался совсем не таким, каким я представляла себе моего духовного отца. Он был гораздо лучше, чем все мои глуповатые и романтические мечты. Как я убеждалась уже не раз, Господь в Своей милости всегда щедрее и неожиданнее, чем самые смелые человеческие представления. Вся моя жизнь отныне делится на «до» встречи с отцом Александром и «после». Когда апостол Павел говорит: «Ибо, хотя у вас тысячи наставников во Христе, но не много отцов; я родил вас во Христе Иисусе благовествованием», – это про отца Александра тоже, это отец Александр родил нас, своих духовных детей, во Христе Иисусе своей любовью, проповедью, пастырским попечением, всей своей жизнью пророка, праведника и святого.