Петр Вяземский - Князь Козловский

Кто-б их хвалить искусно мог.
Но благодарность – не искуство,
Она простого сердца чувство,
её глас слышит Бог.
Ах, часто в горести, в напасти
Несчастный слабый человек
В минуту сильной буйной страсти
Проступком помрачает век,
И с самой нежною душою,
Судьбы жестокою рукою
Во зло бывает вовлечен.
Судьи холодно рассуждают;
рассудком сердце обвиняют,
Но та на троне – он прощен,
Прощен и оживлен тобою!
Ты снова чувства дал ему.
Преступник с тронутой душею
Спешить к престолу твоему;
Перенеся удары рока,
Клянется убегать порока:
Как скорбь отцу нанесший сын
Перед самим собой винится,
Опять к семье своей стремится,
Опять он добрый гражданин.
Ты вспомнил обо всех на троне
В своем отеческом законе;
Сказал: всяк счастливо живи!
В моем правленьи нет угрозы,
Но слезы искренней любви.

Эти стихи имеют уже и то достоинство, что в них слышится отголосок народного чувства, которое приветствовало воцарение Императора Александра. В отношении к сочинителю, здесь встречается первый признак человеческого чувства и нравственность политических убеждений, которые после укрепились в нем и которым он навсегда остался верен. С литературной точки зрения, эти стихотворения замечательны какою-то спокойною сдержанностию и трезвостию выражений. Подобные свойства редко встречаются в молодых, начинающих стихотворцах. Им всегда хочется блеснуть какими-нибудь вычурами и смелыми скачками.

Впрочем, чтобы доказать беспристрастие наше, выставим несколько стихов, при которых улыбнется читатель от сравнения Москвы с Перуанкою.

Сравнение, может быть, и верное; но почему-же оно забавно? Здесь заключается тайна литературного приличия, которое трудно объяснить и определить.

Князь Варшавский называл Козловского присяжным защитником проигранных тяжб.

Определение остроумное и меткое, но нисколько для Козловского не обидное. Напротив, зная его, можно поручиться, что было оно ему приятно и лестно. В свете встречается так много людей, горячих и громогласных адвокатов всякой выигранной тяжбы и готовых распинаться за всякую удачу, что, хотя для одного разнообразия, отрадно встретить человека, который не только не отрекается от проигравших тяжбу, но еще сострадает им. Таково было, вероятно, мнение и фельдмаршала. Не входим в оценку военных дарований и места, которое он займет в современной истории: на этот раз довольствуемся сказать утвердительно, что способность человека высокопоставленного выслушивать мнения ему противоречащие есть несомненный признак ума светлого и открытого. Подобные победы над собою стоят побед над Турками и Персиянами. Этими, можно сказать, великодушными свойствами должен был обладать князь Паскевич. Мелкие и узкие умы не имеют подобных свойств. В них только есть темный уголок, чтобы держать в сохранности свои исключительные и доморощенные мнения и понятия. Эта терпимость, это, так сказать, гостеприимство чужих мнений особенно замечательно и достойно уважения в лицах, власть имеющих.

Мы сказали гостеприимство: это слово именно и выражает нашу мысль. Ум принимает чужия мнения, чужия понятия, как гостей: он беседует с ними, он оказывает им уважение; но это еще не значит, что он отдает им дом свой как хозяевам. Большие бары живут или живали открытым домом. Умные люди должны жить открытым умом. Там, где нет доступа, где двери назаперти, там, поверьте, или нищета, или закоснелость, или недоверие к собственным силам, чтобы отражать нашествие иноплеменное.

Князь Варшавский познакомился с Козловским еще во время путешествия по Европе великого князя Михаила Павловича, при котором Паскевич находился. Он полюбил его и при первом удобном случае приблизил к себе. В течение многих лет просиживал он с ним ежедневно в своем варшавском кабинете по нескольку часов сряду далеко за полночь. Знавшим Козловского, но мало знавшим князя Паскевича, эти беседы проливают новый свет на личность полководца; эти беседы не должны были быть всегда мирные и одногласные. Нет сомнения, что часто было и разногласие. Тем лучше! при искреннем и горячем обмене мыслей должны быть и обоюдные уступки. Это весьма важно: добросовестные уступки не ослабляют нашу внутреннюю силу. Напротив, они очищают и укрепляют ее; они отсекают от неё то, что было в ней неправильно и болезненно наросшего. Способность воспринимать истину, если выходит она и из неприятельского лагеря, есть тоже сила ума самобытного. Для подобного ума истина, хотя исходит она и от противника, перестает быть неприятельскою. Есть люди, особенно между публицистами, которые, при первом заявлении мнения с мнением их не вполне согласного, начинают с того, что хватят противника по роже и потом говорят ему: ну, теперь потолкуем о деле. Эти люди готовы признавать за измену себе терпеливое выслушивание противника.

Соотношения двух варшавских собеседников были совершенно другого свойства.

Однажды Наместник получает, по делу довольно важному, записочку на цветной бумаге, раздушенную, от г-жи Вансович Князю Наместнику не понравилась эта бесцеремонность. Он готов был дать о том резко почувствовать. Помилуйте, сказал Козловский, если она признавала бы вас за сераскира, то, конечно, подала-бы вам формальное прошение на длинном листе бумаги или даже на пергаменте. Но она видит в вас только Тюрена или Конде. А эти великие полководцы любили получать цедулочки от любезных женщин. При этих словах официальная щекотливость была, разумеется, разом обезоружена.

В другой раз фельдмаршал был за что-то недоволен Английским консулом и, кажется, выразил ему свое неудовольствие не в бровь, а прямо в глаз. Это смутило и возмутило Козловского. Проживши много лет за границею с дипломатами и сам старый дипломат, он, по своим понятиям, видел в каждом дипломате лицо избранное и неприкосновенное.

Легко догадаться можно, что Козловский употребил все свое красноречие, все свои уловки, чтобы уладить эту дипломатическую размолвку, чтобы усмирить эту бурю в стакане. Но князь Паскевич не сдавался. Он решительно не хотел делать ни одного примирительного шага. Дулся-ли Козловский на героя или точно был огорчен непреклонностию его, не знаю. Но несколько дней сряду не ходил он в Царский Замок. Наконец, однажды утром получает он приглашение на обед к Наместнику. Приехав к нему, застает он в числе приглашенных и Английского консула. Воображаем себе удивление и радость Козловского. Эта черта, как ни маловажна, не должна быть пропущена молчанием, для характеристики князя Паскевича. Тут есть что-то утонченно-вежливое и сочуственно-человеческое.

Читать дальше