Юлия Добровольская - Жизнь спустя

Всё это подспудно жило вокруг меня, доходило в виде обрывков разговоров, намёков. Мария Лус рассказывала, как во всей округе рушили церкви, истребляли священников, громили монастыри, грабили имения, убивали богатых и знатных, – убивали, убивали, убивали, чтобы в Испании всё было готово к приходу Советов. Тому были конкретные свидетельства, куда ни глянь.

С франкистской стороны присылали – полюбуйтесь! – ящик с изрубленным на куски телом нашего лётчика, в их газетах печатали фотографии храбрецов с отрубленной головой врага в руке. А у нас подозрительно часто погибали лучшие, такие, как венгр Матэ Залка – генерал Лукач. Закрадывалось подозрение, что во время атаки кто-то стреляет в спину своим…

Все эти «знания» не умещались в голове. До поры до времени сумбурно роились или дремали и всплыли, оформились, осевшие в подсознании, только много лет спустя.

Начало 1939 года. Исход. По шоссе, в сторону французской границы движется нескончаемая скорбная вереница измученных женщин, стариков, детей, калек, со скарбом, который, обессилев, бросают на обочине. Налёты, обстрелы, трупы, трупы…

Поразительно было услышать однажды ранним утром, спросонья, – мы ночевали в каком-то каталонском городишке, – марширующую в ногу колонну (испанцы так и не научились чеканить шаг); это были остатки интернациональной бригады, получившие разрешение вернуться на фронт. От их услуг в ноябре 1938 республиканское правительство, по дипломатическим соображениям, отказалось; интеровцы, кто мог, репатриировались; немцам и итальянцам ехать было некуда, им устроили своего рода отстойник на севере Каталонии; теперь они, практически безоружные, шли стоять насмерть.

Нас из Барселоны, в два приёма, с ночёвкой, небольшими группами, добросили на джипах до французской границы. Видимо, была договорённость: французские пограничники, страшного вида сенегальские стрелки не чинили препятствий, пропустили.

Post scriptum.О Хосе дель Баррио весной 1938 года сплетничала вся (полуживая) Барселона: великолепная блондинка, звезда мюзик-холла Маруха была на грани самоубийства, он её бросил! Побывав на спектакле, нельзя было Марухой не восхититься. Что же это за неотразимый мужчина, этот дель Баррио?

То-то я удивилась, когда мы с Петром Пантелеевичем попали к нему по делам в штаб: командир корпуса оказался невзрачным человечком с незначительным лицом; над круглыми угольно-чёрными глазами бровки домиком (как у Шарля Азнавура, подумалось сегодня). Но первое впечатление было обманчивым, я почувствовала это сразу: человечек с бровками домиком – крепкий орешек. Не только большой человек, бывший профсоюзный лидер, один из лучших военоначальников.

Дель Баррио немедленно отвалил мне тяжеловесный комплимент. Я сразу дала понять: не на ту напал. Всё наше дальнейшее общение, особенно за столом, выливалось в беспощадную пикировку. Мне с ним было не сладить – острый, быстрый ум, наблюдательность, неотразимое остроумие, особая мужская хватка обезоруживали. Наглядный урок всем женщинам: мужская красота не обязательна.

В начале 1939, когда испанская номенклатура готовилась в Москву, он меня ошарашил:

– Я туда не поеду. Тебе тоже не советую. Поедешь со мной?

– Куда?

– В такое место, где говорят по-испански.

– Но кто и что я тебе?

Всё!

?!

Двадцать лет спустя мой испанский коллега – преподаватель МГИМО, рассказал мне – к слову пришлось, что Хосе дель Баррио в Мексике, предприниматель мульти-миллионер, ворочает большими делами.

Этот рефрен сопровождает большинство рассказов о людях сталинских времён. В компании всегда найдётся кто-нибудь, кто, от избытка здравого смысла, задаст бессмысленный вопрос: «За что его (её) посадили?»

За что сажали бабу, собиравшую колоски на скошенном колхозном поле, или какого-нибудь Ивана Денисовича, опоздавшего в военное время на работу, или шутника, в нетрезвом виде пририсовавшего Сталину бородку на портрете, можно догадаться. Ясно, почему Сталин уничтожил «любимца партии» Бухарина, Каменева, Зиновьева, – конкуренты! Почему сидели в лагере жена президента Калинина и жена наркома иностранных дел Молотова, – чтобы держать в кулаке мужей; почему гноили в лагерях десятки тысяч советских солдат, бывших военнопленных, – за то, что попали в плен (часто ранеными), не покончили с собой.

Труднее понять, как можно было накануне войны обезглавить вооружённые силы, Сталину потом пришлось недострелянных генералов срочно вытаскивать из тюрьмы. Выяснилось, что у органов была развёрстка: столько-то арестов на душу населения, – чтобы держать страну в страхе. Богатый урожай обеспечивало в военное время зловещее ведомство под игровым ребяческим названием СМЕРШ, «Смерть шпионам». Отель «Люкс» на ул. Горького 10, – общежитие Коминтерна, – опустел; ни Тольятти, ни Долорес Ибаррури за своих не заступились. Спрашивается, что же могло ожидать в стране Советов такого своевольного вольнодумца, как Кампесино?!

Наверное, подумывая именно об этом, Илья Эренбург прозрачно намекнул ему – де, особенно не обольщайся, социализм пока только идея, – когда в апреле 1939 года они прогуливались вдвоём по палубе теплохода «Сибирь», увозившего из Гавра в Ленинград советских граждан и испанских коммунистов – военных, партийную и профсоюзную номенклатуру.

Советские контрасты – зажравшаяся верхушка и нищее, полуголодное население, – бросились в глаза Кампесино с первых шагов. Почему только ему одному торжественная встреча с речами и гимном? Почему другим запретили даже выходить из вагонов на станциях, по дороге в Москву? Где же они, свобода, равенство и братство – вожделенная социальная справедливость? В Москве его встречал сам Сталин с десятком приближённых. Визиты в ЦК, в Коминтерн, в Кремль. Звание почётного маршала СССР, орден Ленина. Добил его пантагрюэлевский приём в Кремле. По знаку вождя Хрущев пустился плясать гопака. Любимое развлечение – чтобы каждый вельможный гость, выпив стакан водки до и после, прополз десять метров под столом.

С отвращением отшвырнув сапогом три или четыре стула, громко понося всех и вся, Кампесино бросился вон из зала. «Прочь отсюда, к себе в Испанию, в горы, зажечь Сопротивление!» Он ещё не осознал, что железный занавес захлопнулся, что он в западне. Наивно надеялся, что Сталин ему поможет.

О том, что с Кампесино было на советской земле, мы узнаём из его автобиографии. [6] El Campesino «Jusqu’à la mort», Maurice Padiou Albin Michel, Paris 1978. Что в ней правда, а что нет, судить нам; у нас, проживших советскую жизнь, есть для этого мерило, знание, опыт и нюх.

Вместо Сопротивления в горах Испании, Кампесино, с далеко не уважаемыми им верноподданными генералами Листером и Модесто, метался как тигр в клетке, в правительственном доме отдыха Монино. В августе 1939 их троих зачислили слушателями Военной академии им. Фрунзе, той самой, где профессорствовал комбриг Веков. Проучился Кампесино (под именем Петра Антоновича Комиссарова: секретность!) полтора года, нехотя, возмущался, что его стипендия – 1800 рублей, в то время как месячный заработок рабочего – 300.