Юрий Бит-Юнан - Василий Гроссман в зеркале литературных интриг

Надо полагать, о подобного рода «случаях» отец тоже знал. И Гроссман доказывал, что можно не тревожиться: «Но и в такой выпивке, устраиваемой разв месяц или полтора, я не вижу ничего ужасного. В самом деле, такие выпивки не вредны для здоровья, потому что они редки. Такие выпивки не мешают работе, опять-таки потому, что они редки».

Строя аргументацию, Гроссман ответил и на предполагаемое отцовское возражение относительно перспективы алкогольной зависимости: «Совершенно верно. Но втянуться может или очень убогий, или очень и очень несчастный человек. Я же не умственно убогий, а когда я чувствую себя несчастным или одиноким, у меня нет ни малейшего желания пить, наоборот, выпиваем мы, когда хочется повеселиться, попеть, “побаловаться”. Я знаю, что ты держишься другой точки зрения и считаешь, что все это, даже в самых малых дозах – свинство. А мне кажется, что неплохо; хотя, конечно, хорошего в этом тоже ничего нет. Вероятно, тебе писали и про этот мой “грех”».

Он пытался доказать отцу, что от алкоголизма защищен вполне надежно. Постольку защищен, поскольку сформировалось «глубокое внутреннее сознание, что жить можно, только служа какому-нибудь высокому делу и любя это дело. Жить не для себя и не собой и узким кругом двух-трех людей. К большому своему горю, я не нашел такого дела, но верю, что найду. У Рабиндраната Тагора есть такая фраза: “О, великая даль, о, пронзительный зов твоей флейты”. Ну вот, я думаю, что этот зов выведет меня на настоящую дорогу, по которой ходят настоящие люди. Ты меня прости за высокий стиль, но ведь он искренен».

В общем, от пьянства защитит мечта о «высоком деле» и служение оному. Аргументирован тезис стихами из сборника «Садовник». Они уже к середине 1920-х годов стали расхожей цитатой [79] См.: Тагор Р . Садовник / Пер. с англ Е. И. Саишниковой. М.: Универсальная Библиотека, 1917. С. 9. .

Гроссман быстро наверстывал упущенное, кроме того, к летней практике готовился. Практиканта могли направить в любой город СССР, если не успел ранее договориться с администрацией какого-нибудь предприятия. Жена получила назначение в Москву, соответственно, он собирался туда же назначение получить. Неясно было только, где придется работать после вуза. Актуальной стала проблема так называемого трудоустройства.

В монографии Бочарова эта проблема лишь обозначена. Исследователь указал: «Окончив университет в 1929 году, Василий Семенович уехал в Донбасс, где работал и химиком-газоаналитиком на шахте Смолянка II, и старшим научным сотрудником в Донецком областном научном институте патологии и гигиены труда, и ассистентом кафедры неорганической химии в медицинском институте» [80] Здесь и далее цит. по: Бочаров А. Г. Указ. соч. С. 7–8. .

Следует из всего сказанного, что выпускник университета обеспечивал безопасность в шахте, решал задачи научные, да еще и вузовским преподавателем стал. Неясно только, чем обусловлен переезд в Донбасс. Уместно предположить, что сам выбрал, а так ли было – прямого ответа нет. Вместо этого цитируется суждение Гроссмана. «Я благодарен, – писал он позднее, – судьбе, не давшей мне остаться в Москве, в привычной мне среде, в привычных условиях. Мне кажется, всем молодым людям – инженеры ли они, писатели, врачи, экономисты – не нужно начинать работу в больших центрах».

Значит, хотел остаться в Москве, но это было невозможно в силу неких причин. И все же результатом доволен – «благодарен судьбе».

Если учитывать контекст, причины, в силу которых отъезд был нежелателен, понятны. Гроссман, по его словам, профессию химика считал средством заработка, мечтал же о литературной карьере. Для нее в Москве условия сложились благоприятные, менять что-либо вроде бы незачем. А он в Донбасс отправился. Правда, заявлял, что это лишь на пользу пошло. Но оценка – поздняя.

Вместо объяснений Бочаров опять привел гроссмановские аргументы: «Мало ли в Москве людей, работавших когда-то на Волге, на Каспийском море, в лесах Сибири, на рудниках Урала, на бакинских промыслах! Все они имеют свой особый ценный характер. Он сказывается в человеческих отношениях, в деле. Люди эти обогащены тем, что усвоили, пережили. Они формировали свой характер в условиях своеобразных, подчас трудных. Работалось им не всегда легко и гладко. Но молодые люди, мне кажется, выигрывают от этого».

Значит, «выигрывают», закаляя характер в трудной работе. Но все равно сказанное не объясняет, почему Гроссман – вопреки собственной воле – уехал из Москвы. Ясно только, что и другие «молодые люди», покидали «большие центры», где окончили вузы.

Бочаров, используя гроссмановские цитаты, дал понять: в столице у выпускника не было возможности остаться. А подробные объяснения советским читателям не требовались. В 1990 году, когда вышла монография, они и так понимали, что имелось в виду принудительное направление окончивших вузы на работу.

Сама концепция принуждения сформулирована и обоснована в специальном постановлении Совета Народных Комиссаров, принятом 4 июля 1923 года. Речь шла о необходимости возмещения окончившими вузы «расходов, понесенных государством на их содержание» [81] Подробнее см.: Андрюшин Е.А . Изистории трудового законодательства СССР и политики советского государства в области трудовых ресурсов. М.: Новый хронограф, 2012. С. 195–197. .

Поначалу речь шла о возмещении только стипендиальных расходов. Выпускнику надлежало ликвидировать задолженность, после чего ему и вручали постоянный сертификат (диплом), подтверждавший окончание вуза. До этого – лишь временное удостоверение.

Выпускник имел право самостоятельно выбрать конкретное предприятие или учреждение, подготовить оттуда запрос, так называемую заявку, а затем согласовать направление в своем вузе. Если же не сумел, то выбирал из списка, подготовленного специальной комиссией. В любом случае он должен был, получая жалованье по месту работы, компенсировать стипендиальные расходы государства.

Характерно, что принудительно «трудоустроенным» жалованье на предприятиях или в учреждениях выдавалось без каких-либо вычетов, компенсирующих стипендиальные расходы. Компенсацией считалась обязательная работа по направлению государственной комиссии. Срок зависел от времени обучения, но обычно не превышал пять лет.

К весне 1929 года ситуация была уже иной. Готовился новый документ, ограничивавший права выпускников, слухи обсуждались «вузовцами». 8 мая Гроссман сообщил отцу: «Теперь относительно твоего предложения работать в Сталине (Макеевке). Мне это улыбается. Даже не улыбается, а больше, это то, чего я хочу, что мне нужно».

Макеевка – промышленный центр в нескольких километрах от Сталина. Там, в частности, находились и шахты, где всегда требовались химики-аналитики. Особенно – с университетским образованием.