Римма Выговская - История одной семьи

© Выговская Р. В., 2014

© ПРОБЕЛ-2000, 2014

Мой отец, Владимир Александрович Выговский, родился в 1892 г. в глухой белорусской деревушке где-то под Витебском. Кстати, я там однажды в свои 15 лет побывала в гостях.

Выговские были крепкой крестьянской семьей, в которой было семеро сыновей: Александр, Станислав, Казимир, Владимир (мой отец, понятное дело), Виктор, Антон, Иосиф – и одна дочь Мария.

Александр и Станислав в гражданскую войну воевали по разные стороны баррикад, и оба погибли. С остальными я позже познакомилась.

Когда я родилась, ни дедушки, ни бабушки уже давно не было на свете, и я знаю только (по словам деревенских старушек), что вроде бы внешностью пошла в бабушку Софью (она была полькой по происхождению).

Отец, повторяю, родился в крепкой крестьянской семье, но сам не был крестьянином. Я не знаю, где он там учился, но уже в свои 14 лет он преподавал в какой-то деревенской школе и работал там 3 года, а в 17 лет отправился в Москву и устроился работать на какой-то Люберецкий завод. В 1917-м (а было ему уже 25 лет) отец вступил в партию. Он сам рассказывал об этом так: «Вхожу в комнату, стоят три стола. Партия большевиков (или как она тогда называлась?), эсеры и ещё какая-то (это я не помню какая, отец помнил). Человек, который принимал в большевики, показался мне самым симпатичным, и я подошёл к нему и записался в будущую Коммунистическую партию».

В 1960 г. отца не стало. Примерно через неделю после похорон у нас в квартире раздался звонок. Трубку взяла я. Спросили Владимира Александровича Выговского. Оказалось, с Люберецкого завода. Я ответила в том смысле, что не знаю, какое дело у моего отца было с Люберецким заводом, но, к сожалению, он скончался и неделю назад похоронен. Звонившие возмутились: «Почему нам не было сообщено о его кончине? Умер такой человек!» Я сказала, что, в общем-то, умер мой отец, а при чём тут Люберецкий завод – мне не известно.

Оказывается, отец был членом первого московского совета рабочих депутатов и именно от Люберецкого завода. При жизни он об этом никогда не говорил. Люберчане или люберовцы (?) поинтересовались, где похоронен отец, и снова возмутились, узнав, что на Кузьминском кладбище. «Такой человек!»

Надо сказать, что Госбанк, где отец многие и последние годы работал, принимал активное участие в погребении отца, предлагал маме Ваганьковское кладбище. Она отказалась, потому что, проведя рядом с отцом немалую жизнь, нажив и вырастив детей, она никогда не была его законной женой. И она побоялась, что, когда умрёт, её не разрешат похоронить рядом с ним, потому что она ему как бы никто. Но это всё будет потом.

Судя по всему, в первые годы после революции (я не знаю, как долго отец работал на Люберецком заводе и как долго он депутатствовал) он поступил в Финансово-экономический институт и успешно его окончил. Где он работал по окончании института, я не знаю, но, очевидно, карьера его складывалась довольно удачно: отец получил аж две комнаты, правда, в коммунальной квартире на Сухаревской улице, женился, родил детей. А в 1934–35 годах его отправили в длительную командировку в Красноярский край на «укрепление колхозов». Жена его с ним не поехала, осталась с дочерью в Москве (первая девочка умерла) «беречь жилплощадь».

Моя мать, Вера Сергеевна Абабкова 1909 года рождения, из оренбуржских казачек, осиротела в 5 лет: её родители умерли от холеры. Два следующих года она жила в семье старшего брата Фёдора Сергеевича Абабкова, который впоследствии стал председателем колхоза. А когда ей исполнилось 7, брат отдал маму в няньки, в чужие руки. Она так и выросла у чужих людей. Всех она не помнила, но всегда говорила, что там, где она была «нянькой», «прислугой», к ней относились как к члену семьи: все одинаково много трудились, в том числе и мама, и за стол она садилась вместе со всеми. Особенно тепло она вспоминала свою последнюю хозяйку: «Всему, что я умею делать, научила меня она». Мама называла и её имя, но я не запомнила.

Семейство, в котором последнее время батрачила моя мама, было крепким, зажиточным, и их, голубчиков, конечно же раскулачили и отправили на спецпереселение. При этом выяснилось, что мама – не член семьи, а батрачка, и её отправили в Ульяновск на рабфак. До этого мама, несмотря на своё «батрачество» окончила какую-то церковноприходскую школу.

Благодаря этой школе мама знала очень много певучих и красивых народных песен. Я с раннего детства любила их, и мама разучивала со мной те, что она помнила. Потом некоторые из них я встретила в сборнике Кольцова.

В Ульяновске мама окончила рабфак по специальности «ветеринария» и была распределена на работу в Красноярский край. К этому времени она успела побывать замужем, родила сына Генку, с мужем разошлась и в Красноярский край отправилась вдвоём с Генкой. Впрочем, в 1935 г. ей уже было 26 лет.

Вот там-то, в Красноярском крае, и пересеклись пути моего отца и моей матери, очень скоро они стали жить вместе, потому что в 1937 г. у них родилась я.

Мама работала ветеринаром и заведовала очень большим хозяйством. Она часто уезжала в командировки и вынуждена была нас, детей, оставлять на нянек или отдавать нас (но почему-то только нас с Женькой, Генка был, наверное, уже «самостоятельным») в круглосуточные и даже в круглонедельные детские сады.

В Москве, когда мы туда переехали, мама долго не могла найти работу по специальности. Наконец она устроилась на мясокомбинат им. Микояна (по-моему, он был тогда в Москве единственным, но, может быть, я и ошибаюсь) осмотрщицей мяса и проработала там 15 лет, почти до пенсии, до которой не дожила 9 дней: 21 сентября 1964 г. около моего дома её насмерть сбила машина.

Мне кажется, я помню своё рождение. Когда я рассказывала об этом раньше, надо мной смеялись, но однажды где-то я прочитала, что некоторые люди помнят это. Вот к этим людям принадлежу и я.

Я помню, что мне было очень неловко и неудобно и надо было что-то преодолеть, и вдруг – я на свободе: вокруг свет и люди.

Отец хотел меня назвать Людмилой или Тамарой. Против Людмилы мама возражала, потому что так звали его первую дочь, которая умерла, а против Тамары у мамы были другие возражения:

«Не хочу!» – сказала мама. Тогда отец воскликнул: «Да хоть Фёклой назови!» И мама назвала меня Риммой. Откуда она взяла там, в Сибири, это имя? Оно мне никогда не нравилось, и только к старости я с ним смирилась.

Я родилась очень строптивым ребёнком. Грудь мамину взять наотрез отказалась, и мама, у которой было полно молока, вынуждена была сцеживать его и кормить меня из бутылочки, или, как тогда говорили, «из рожка».