Алексей Щеглов - «Судьба-шлюха», или Прогулка по жизни (сборник)

В то время директором нашего театра был Владимир Евгеньевич Месхетели, известный театральный деятель, человек, глубоко и страстно любящий театр. Он с большим вниманием относился к актерам, заботясь об их творческом росте, и старался каждого из нас занять интересной большой работой. В частности, по его инициативе я получила роль Вассы, – вспоминала Фаина Раневская.

Несмотря на громадный соблазн работать над такой прекрасной ролью и играть ее, я просила не занимать меня в ней, из опасения не справиться с Вассой, и даже предлагала дать мне роль Анны Оношенковой. Мне казалось тогда, что я вижу Анну отчетливее, яснее. И все же мне пришлось играть Вассу. Но сомнения и опасения мои были так велики, что я написала о них Алексею Максимовичу Горькому. Однако послать это письмо я не решилась: в те дни Горький уже был тяжело болен. А когда я шла на генеральную репетицию, то увидела на улице приспущенные в знак траура по Горькому флаги.

Репетировала в 36-м году с режиссером Телешевой «Вассу Железнову» в Театре Красной Армии. Ее позвали к телефону, звонил Константин Сергеевич. Телешева отвечала, волнуясь, на все его вопросы, заявив, что у актера, играющего в массовой сцене, болят зубы и что актер просит разрешения перевязать щеку, опасаясь простуды. Я взяла соседнюю трубку, чтобы послушать все, что говорит К.С. Он категорически запретил перевязывать щеку. На вопрос Телешевой – как же быть, К.С. сказал: «Заменить спектакль». Затем Телешева пожаловалась на Ливанова, говоря, что он ее не слушает, на что Станиславский ответил грозно: «Пожалуйста, не трогайте Ливанова, он сам дойдет». А ведь Телешева была режиссером спектакля…

Играли мы в ту пору в помещении бывшего театра ЦТКА, в небольшом зале, с одной-единственной артистической уборной, где гримировались мужской и женский состав труппы. Одна комната, разделенная перегородкой, даже не доходившей до потолка, служила нам и гримировальной и местом отдыха. Благодарно вспоминаю моих товарищей, с которыми играла Вассу Железнову в этих трудных условиях. Не помню, чтобы нам приходилось призывать друг друга к тишине, не помню, чтобы кто-нибудь из нас мешал другому сосредоточиться, внутренне собраться. Молча готовились мы к выходу на сцену, тоже небольшую и неприспособленную к условиям профессионального театра. Это не мешало нам вдохновенно трудиться над замечательным творением Горького.

Драматург Константин Тренев помнил Раневскую по их встречам в 20-х годах в Симферополе и Москве. Прошло несколько лет. Раневская записала:

…Я играла в Театре Красной Армии, что дало повод Константину Андреевичу звать меня «Красной Героиней».

Еще он звал ее «Красной примадонной» и в середине 30-х годов писал Павле Вульф:

«Дорогая, но дешево ценящая себя актриса!.. Киплю негодованием: уже не то обидно, что легкомысленно по старушечьей линии понеслась, а – что, и старухой будучи, вероломно мне изменила! Вот оно ныне старуха какая пошла!

Не люблю я, что вы далеко.

А Красная примадонна не кажет прекрасных глаз. Мотивировка, впрочем, основательная, помните: “Пока не заплачу долг – 100 р.!”

Ой, не заплатит!!!

Если будете писать, скажите, что делаю ей рассрочку на 20 визитов. Пусть, анафема, платит по пятерке за визит. Если тяжело – два с полтиной. Крайняя цена!..

Ну, целую Вас…

К. Тренев ».

«В моей долгой жизни не помню, чтобы я относилась к кому-либо из драматургов-современников так нежно и благодарно, как к Константину Андреевичу Треневу», – записала в дневник Раневская.

Драматург Иосиф Леонидович Прут, легендарный человек с уникальной памятью, вспоминал:

«Однажды на репетиции Завадский, раздраженный тем, что одному из ведущих актеров не удавалось выполнить его режиссерское задание, вскочил и с криком “Пойду и повешусь!” выбежал из зрительного зала.

Испуганный этим поступком, начальник ЦТКА Владимир Евгеньевич Месхетели схватил меня и Фаину Георгиевну Раневскую за руки, умоляя: “Дорогие! Спасите его! Верните!”

Я не успел еще отреагировать, как эта великая актриса, которая была еще и великим психологом, совершенно спокойно, чуть заикаясь, проговорила: “Не волнуйтесь! Он вернется… сам. Юрий Александрович в это время всегда посещает… туалет”».

В те годы Виктор Ефимович Ардов и Раневская были на читке пьесы их общего друга, ровесника, известного драматурга, про которого Раневская говорила, что его лицо похоже на мочевой пузырь.

Он серьезно начал читать пьесу, рассказывал Виктор Ефимович, называя имена и род занятий действующих лиц; допустим, Антонина Николаевна Иванова, хозяйка дома, 35 лет; Николай Петрович Иванов, ее отец, пенсионер, 60 лет.

Раневской, очевидно, вспомнилась крымская авторша в голодном 21-м году, плакавшая от собственного творчества, и она стала хохотать.

«Петр Селезнев, студент», – продолжал читать Иосиф Прут.

Новый взрыв хохота Раневской.

Прут не выдержал и крикнул Раневской: «Жопа, это же драма!»

Сохранились письма Месхетели Фаине Раневской этого времени. Вот одно из них, от 12 мая 1935 года:

«Дорогая Фаина Георгиевна!

Мне хочется сказать вам что-то хорошее, теплое, но я при всей своей мягкости не льстив. Скажу вам откровенно – мне весьма тяжело, что я не могу видеть вас сегодня, не могу радоваться вашему успеху, который безусловно в этой пьесе обеспечен. Я верю, что вы скоро встанете на ноги и премьеру в Ленинграде играть будете. Нелегко сложились наши отношения за последнее время, но скажу вам со всей откровенностью, что вы всегда были, будете самым близким мне человеком на театре…»

На фотографии в газете «Правда» от 15 июня 1938 года – Фаина Георгиевна; молодая, кажется, счастливая, улыбается на перроне Ярославского вокзала в Москве – вместе с актерами ЦТКА она только что вернулась из поездки. 516 раз они выходили на сцену – Хабаровск, таежные подмостки, Охотское море, Николаевск-на-Амуре, Комсомольск, Владивосток, укрепрайоны Красной Армии, моряки Тихоокеанского флота – одиннадцать спектаклей, две премьеры.

Дальний Восток – я в командировке для военношефской работы была целый год, играла там Вассу Железнову. Блюхер приходил за кулисы. Хвалил.

К. Ворошилов наградил часами. Их у меня украли.

Отпуск, лето 1938 года, август. Минеральные Воды.

В Железноводске по утрам бродила с кружкой с минеральной водой, болела печень, в те времена я еще лечилась. Обычно, проходя мимо газетного киоска, покупала газету, в ней оказалась траурная рамка с извещением о кончине Станиславского. Я заплакала, но это был не плач, а что-то похожее на собачий лай, я лаяла: ав, ав, ав, и так дошла до санатория, не переставая лаять – кинулась на постель и начала нормально плакать. Не забуду до смертного часа его на сцене. И сейчас вижу перед собой его – Гаева, Крутицкого, Астрова.