Патрисия Гуччи - Во имя Гуччи. Мемуары дочери

Мать с минуту молча глядела на меня. А затем она резко поднялась и ушла в спальню. «Должно быть, я зашла слишком далеко и разговор не получится», – мелькнуло в моей голове. Но, возможно, что-то из сказанного мной в тот день тронуло ее, потому что она вернулась, держа в руках кожаную сумку с фирменным знаком Гуччи. Протянув ее мне, она сказала:

– Твой отец написал мне много писем. Я их сохранила. Вот, возьми их.

Вплоть до этого момента я даже не представляла, что когда-то папа писал моей матери письма. Он жил собственными реалиями, напоминавшими бешеный галоп, и у меня в голове не укладывалось, как и когда он находил время, чтобы писать ей так много lettere d’amore [любовных писем. – Пер .].

Мне хватило ума придержать язык. Я расстегнула «молнию» на сумке и вытащила пачку писем. Одна их часть была написана на голубой бумаге авиапочты, другая – на гостиничных фирменных бланках, третья – напечатана или написана от руки характерным отцовским почерком; все они были на итальянском. Драгоценный архив времен их ухаживания между 1958 и 1961 годом также включал телеграммы из-за границы. Почему она хранила все эти материалы на протяжении более полувека?

Пока я торопливо перебирала письма, мой взгляд зацепил фразу: «Сокровище мое, любовь моя, не покидай меня! Не разрушай лучшую часть моей жизни… не отталкивай меня; это чувство – не просто безрассудная страсть, но огромная и безграничная любовь».

Я с трудом верила собственным глазам. Мать с минуту наблюдала за мной, пока я просматривала страницы, а потом встала, чтобы приготовить чай.

– Это прекрасные письма, – тихо проговорила она, стоя уже на пороге комнаты. – Твой отец замечательно подбирал слова. Это была одна из первых черт, которая привлекла меня.

– Ты почитаешь их вместе со мной? – спросила я, но она подняла руку в знак протеста и отрицательно покачала головой.

– Не могу. Я помню, какие чувства они вызывали во мне тогда, много лет назад. Мне этого достаточно.

Мои глаза налились слезами, и я поняла: только что мать передала мне бесценное наследие. Через два десятилетия после его смерти она приоткрыла для меня окно, позволяющее заглянуть в их тайную общую жизнь и впервые окинуть взглядом свидетельства, которые очень долго оставались для меня тайной.

– Но это же что-то невероятное, мама! – воскликнула я.

– Да, – согласилась она. – Это была своего рода fiaba [волшебная сказка. – Пер .] – но не из тех, у которых непременно бывает счастливый конец.

Ее подарок знаменовал начало моих поисков. Я нацелилась сложить головоломку жизни моих родителей, а в конечном счете – и моей собственной. Слова отца породили тысячу вопросов, на многие из которых мать соглашалась ответить на протяжении следующих нескольких лет. Вдохновленная, я отправилась в увлекательное путешествие во времени, к моим флорентийским и римским корням, и начатое мной исследование было познавательным во многих отношениях.

Сколько же всего написали о «саге» дома Гуччи! Слишком пристальное внимание уделялось опале моего отца и непростым семейным отношениям, которые вылились в скандалы, разводы и даже убийство. И так мало было сказано о том, каким великим человеком он был или как горячо любил мою мать!

Благодаря силе его слов я узнала его как страстного и чувственного мужчину, что резко контрастировало с закрепившейся за ним репутацией безжалостного главы модного дома, который правил железной рукой. Важнее всего было то, что я совершенно по-новому увидела нетривиальную историю любви моих родителей в золотую эпоху la dolce vita [сладкая жизнь. – Пер .]. После моего не слишком складного детства это откровение принесло мне глубинное прозрение. Мне представилась возможность оценить не только испытания и несчастья, постигшие моего отца, но и те жертвы, которые принесла, будучи совсем молодой женщиной, моя мать, чтобы стать возлюбленной и пожизненной спутницей невоспетого героя современной Италии.

Мое паломничество к истокам растопило лед, и мать наконец смогла решиться на откровенность и показать мне совершенно незнакомого Альдо Гуччи – отдельные проблески его истинного облика мне довелось лично наблюдать лишь в конце его жизни.

– У него была и другая сторона, – настойчиво повторяла она. – Та сторона, какую знала только я. Это и был настоящий Альдо.

И, раскрывая эту сторону для меня, она позволила мне впервые посмотреть на отца ее глазами.

Несмотря на итальянские корни, я выросла в Англии и считала себя скорее британкой. Мне всегда казался весьма показательным факт, что история дома Гуччи более века назад началась именно в Лондоне.

Мой дед по отцовской линии был крещен под именем Гуччо Джованбаттиста Джачинто Дарио Мария Гуччи – и, уверена, это имя было слишком громоздким для обращения, когда в 1897 году он поступил на работу в отель «Савой» с видом на Темзу. Этот гибкий подросток из Тосканы, выросший в маленьком городке, что лежит в сорока километрах западнее Флоренции, в шестнадцать лет сбежал из дома на поиски счастья. Добравшись до побережья, он сел на пароход и отрабатывал свой проезд, кидая в топку уголь на грузовом судне. Мастерская по изготовлению соломенных шляп, принадлежавшая его дяде, на которого работал отец паренька, находилась в бедственном положении и вскоре ушла с молотка, оставив семейство с пустыми руками.

Гуччо готов был взяться за любую работу, чтобы помочь родным. Наверняка ему доводилось слышать легенды о состояниях, сделанных в Британии конца XIX века, где правила королева Виктория. То были годы, известные как «веселые» или «беспутные девяностые» – период фривольности, показного шика и богатства, которыми в особенности кичились высшие слои общества. Стали популярны гранд-туры по Европе, маршрут которых брал свое начало в Лондоне. Прежде чем пуститься в экстравагантные странствия по континенту, богатые американцы и жители колоний, которым жгли карманы миллионы, заработанные на добыче алмазов, строительстве железных дорог, в промышленности или на золотых приисках, начали стекаться в Лондон.

Дед умер за десять лет до моего рождения, поэтому я так и не смогла спросить его, кто посоветовал ему поискать работу в самом роскошном отеле британской столицы. Из архивов отеля «Савой» следует, что среди обслуживающего персонала было несколько итальянцев, и юноши с кожей цвета оливок и лицами херувимов были востребованы в качестве мальчиков на побегушках. Накрахмаленные белые перчатки, щегольские кепи и изящные ливреи – их вид услаждал взор сливок общества, которые оказались падкими на новую моду: останавливаться в отелях, предлагавших безупречный сервис, включая электричество, а также горячую и холодную воду в смежных ванных комнатах. Заказывать номера в отеле было выгоднее, чем содержать продуваемые сквозняками и освещаемые газом частные городские дома, в которых и в помине не было подобной роскоши. В отеле имелись даже лифты, снабженные регуляторами с двумя скоростями подъема, дабы у чувствительных дам не случился обморок.