Никита Моисеев - Как далеко до завтрашнего дня… Свободные размышления 1917–1993. Вехи-2000. Заметки о русской интеллигенции кануна нового века

Неожиданно оказалась очень приятной и деловой атмосфера на нашем физико-математическом факультете. Там собралась весьма квалифицированная компания доцентов, подобранная еще профессором Морухай-Болтовским, приехавшим в четырнадцатом году из Варшавы. Может быть, они и не были первоклассными учеными, но все были знающими, интеллигентными преподавателями вполне университетского уровня. Теперь я уже имею право сказать, что все доценты факультета были профессионалами высокого класса. Именно они определяли погоду на факультете, который тогда был заметным явлением на фоне других провинциальных университетов. И, что было особенно приятным, преподаватели факультета были все какие-то очень беспартийные. Как это отличалось от того, с чем я сталкивался на моем родном механико-математическом факультете МГУ, где группа партийно-комсомольских деятелей присвоила себе право решать судьбы и отдельных людей, и факультета в целом.

С особой симпатией я вспоминаю доцента М. Г. Хапланова. Он заведовал кафедрой математического анализа. Во многом он мне очень помог. Особенно своей критикой моих первых работ, которые Михаил Григорьевич читал в рукописях. Среди преподавателей факультета была и пара «острых» дам. Как правило, добившись определенного положения, подобные научные дамы бывают очень «конкретно образованными» – знают, может быть, и немного, но зато знают так, что сразу фиксируют любую неточность. И на научных семинарах ведут себя, как на экзамене со студентами. С ними надо держать ухо востро. Но это тоже полезно!

Мы жили раскованно и весело. После заседаний кафедры или ученого совета было принято ходить в «букинистический магазин». Мы так называли небольшую забегаловку, расположенную на улице Энгельса около букинистического магазина. Там продавали в разлив донские вина. Вина были хорошие и дешевые, но не было закуски. Поэтому иногда мы шли куда-нибудь еще и поужинать. Обычно – в ресторан «Дон», расположенный на той же улице. (В ресторан – при доцентском жалованье! Такое тогда бывало, времена были куда как более легкие, прошу верить.)

Были распространены шутки и безобидные розыгрыши. Однажды из ресторана «Дон» ректору университета была послана страница из жалобной книги с такой записью: «Когда я попросил третью поллитру, мне в этом грубо отказали!» И подпись: доцент университета Ворович. Надо сказать, что будущий действительный член Российской академии наук И. И. Ворович, в особенности в те годы, практически не пил спиртного. Письмо из ресторана демонстрировали на общем партийном собрании факультета, однако, экспертизу почерка не проводили.

Я стал снова заниматься спортом – играл за сборную факультета в волейбол и сделался председателем городской секции альпинизма. Уже с ранней весны мы начинали готовиться к предстоящему сезону. Но об альпинизме будет еще особый разговор.

Стихи я уже не писал совсем – настоящее дело меня поглотило полностью.

По приезде в Ростов я сразу оказался невероятно загруженным, прежде всего чтением лекций. И это при полном отсутствии у меня опыта преподавательской работы. Сейчас, когда с тех пор прошло уже более сорока лет, я удивляюсь своей смелости и легкомыслию – как я мог принять на себя столько обязанностей? Уже в первом семестре мне поручили читать пять (!) самых разных курсов. И я за все взялся. Первым был курс теоретической механики, который я читал всему факультетскому потоку. Я ее еще знал, хотя и с грехом пополам. Кроме того, мне поручили курс теории относительности и римановой геометрии для физиков-теоретиков. Этот курс я слушал у академика Тамма, и у меня сохранились записи лекций. Но об остальных курсах я просто ничего не знал.

На подготовку сложнейшего курса гидродинамики, которую я никогда не изучал, у меня было лишь два-три месяца.

Я читал его прямо «с колес»: то, что вчера выучил, сегодня рассказывал студентам. Мог ли я тогда думать, что через четыре года буду защищать докторскую диссертацию по… гидродинамике! Да еще в Институте имени Стеклова. Все это начало ростовской деятельности мне кажется почти фантастическим. И тогда же я понял – читать лекции куда легче, чем сдавать по ним экзамен!

Конечно – молодость, конечно – здоровье. Но была еще и удивительная послевоенная атмосфера общей приподнятости.

Страна была на подъеме. Все трудились с хорошим рабочим настроем. Почти не было разговоров о трудностях жизни, хотя она была очень и очень нелегкой в начале пятидесятых годов. Впрочем, с чем сравнивать? Не с началом девяностых годов, конечно! Тогда каждый день мы ждали чего-нибудь хорошего. И что было удивительно – это случалось!

На кафедре механики, где я оказался, была по-настоящему рабочая обстановка. Кафедра была совсем новой. Она только что сформировалась заново после разгрома и посадок. Ректор университета профессор Белозеров привез трех москвичей: И. И. Воровича, Н. Н. Моисеева и Л. А. Толоконникова. Все мы были кандидатами наук, только что защитившими свои диссертации, и без всякого опыта педагогической работы. Мы сразу вцепились в дело, начали его терзать, и это определило дух кафедры. Нами командовал немолодой, как нам тогда казалось, доцент А. К. Никитин. Ему было около сорока лет. Но он не был в армии и уже много лет преподавал. Он был знающим преподавателем, но собственных научных работ у него почти не было.

Кафедра была не только новая, но и молодая. Все мы пришли из армии, кроме Никитина. Это было еще одним объединяющим началом. Надо заметить, что дух «фронтового братства» еще долго чувствовался после войны.

Никто, кроме нашего заведующего кафедрой, раньше не преподавал в университетах. К тому же Никитин был на кафедре единственным доцентом. Все остальные были ассистентами. Он нам особенно работать не мешал, но за качеством преподавания следил. Ходил на лекции, делал замечания. Однажды он мне преподал урок, оставивший след на всю жизнь. Готовясь к лекциям, я составлял подробный конспект и, беря с собой в аудиторию, часто в него заглядывал, сверяя выкладки и окончательные формулировки. После одной из таких лекций Никитин мне сделал выговор: «Неужели вы не можете подготовиться настолько добросовестно, чтобы не лазить в свои бумажки?» Я покраснел как рак – мне было стыдно. И я научился читать без бумажек. Готовясь к лекциям, я продолжал портить много бумаги и составлять подробные конспекты, но на лекции ходил уже без всяких записей. Только теперь, когда мне пошла вторая половина восьмого десятка, и приходится читать лекции гуманитарного характера, лишенные логики математических доказательств, я беру с собой перечень вопросов, боясь забыть что-нибудь важное.