Федор Тютчев - «Я встретил вас…» (сборник)

Братья Тютчевы всегда были необычайно стеснительны, дичились незнакомых детей. Однажды на таком детском балу они увидели кудрявого непоседливого мальчика, чем-то смешившего Александрину Трубецкую, младшую дочь хозяев. «Кто это?» – спросил брата Феденька. «Сашенька Пушкин, племянник Василья Львовича, поэта», – ответил старший брат и подвел младшего к смеющимся детям поближе. Возможно, так в первый и в последний раз встретились два будущих русских поэта, о чем, естественно, быстро потом забыли.

Прошли годы. И Тютчев, восторгаясь европейской поэзией, не забывал и про свою, российскую. Он уже знал про ранние успехи в поэзии Пушкина, начал следить за его творчеством, читал стихотворения и в списках, и в отдельных изданиях. Пример тому – ода «Вольность». Очень возможно, что и Пушкин вскоре узнал о стихотворном ответе на его оду еще никому не известного московского студента. Об этом Александру Сергеевичу мог сообщить его кишиневский приятель, «душа души» поэта, бывший питомец училища колонновожатых, прапорщик Владимир Горчаков, который, будучи в Москве, заезжал в гости к Алексею Шереметеву в Армянский переулок и слушал там стихи Тютчева.

«В этих стихах, как мне кажется, – вспоминал позднее Горчаков, – видны начатки сознания о назначении поэта, благородность направления, а не та жгучесть, которая почасту только что разрушает, но не творит…» Вот тогда-то, вернувшись в Кишинев, Горчаков и мог рассказать Пушкину о литературных новостях Москвы, показать другу список-отклик юного поэта на его знаменитую оду.

Прошло еще десятилетие. Даже уехав за границу на долгие годы, Федор Иванович не переставал следить за новыми произведениями собрата по перу и спорить с вновь приобретенными приятелями о достоинствах пушкинских стихов.

Характерно в этом отношении письмо Тютчева к приятелю по службе в Мюнхене Ивану Сергеевичу Гагарину, которое явилось как бы продолжением их нескончаемых разговоров о достоинствах русской поэзии и прозы. В письме были, в частности, и такие строки: «Мне приятно воздать честь русскому уму, по самой сущности своей чуждающемуся риторики, которая составляет язву или, скорее, первородный грех французского ума. Вот отчего Пушкин так высоко стоит над всеми современными французскими поэтами…»

А Гагарин быстро оценил поэтический талант своего мюнхенского друга, поэтому при переезде на службу в Петербург решил незамедлительно обнародовать стихи Тютчева в «Северной Пальмире», выбрав для них в издатели самого Пушкина, его журнал «Современник». И осуществил он передачу подборки стихотворений редактору журнала через Василия Андреевича Жуковского и Петра Андреевича Вяземского, которым также чрезвычайно понравились стихи, привезенные из Германии.

«Мне рассказывали очевидцы, в какой восторг пришел Пушкин, когда он в первый раз увидал собрание рукописное его стихов, – вспоминал известный публицист-славянофил Юрий Федорович Самарин. – Он носился с ними целую неделю…» С тютчевскими стихотворениями, полученными еще и от Раича из Москвы, составилась значительная подборка, ее Пушкин с друзьями даже хотел выпустить отдельной книжкой. Но эту затею не удалось тогда осуществить, зато в третьем номере «Современника» за 1836 год его издатель поместил сразу шестнадцать больше всего понравившихся ему стихотворений. Все они были объединены общим заглавием «Стихотворения, присланные из Германии» и подписаны инициалами Ф. Т. Видимо, подпись была сделана по желанию автора, который и раньше неоднократно практиковал подобное, отличаясь полным равнодушием к литературной известности. Еще восемь стихотворений Тютчева были опубликованы в следующем, четвертом номере журнала.

Не обошлось и без трудностей. Наряду с запрещением цензурой статьи самого редактора журнала о Радищеве, «Записки о древней и новой России» Николая Михайловича Карамзина, было запрещено и стихотворение Тютчева «Два демона ему служили…». Цензор обвинял автора в неясности мысли, «которая может вести к толкам, весьма неопределенным».

Навсегда испортила цензура и второе стихотворение Тютчева «Не то, что мните вы, природа…», вторая и четвертая строфы из этого стихотворения чем-то не понравились тому же цензору и по его указанию были вычеркнуты. В самый последний момент Пушкину все же удалось поставить на место выброшенных строк отточия, а сами строки оказались утерянными безвозвратно.

Так закончилась эта история с публикацией двадцати четырех стихотворений Тютчева в известном литературном журнале. Стихотворения поэта продолжали публиковаться в „Современнике“ и после смерти Пушкина, вплоть до 1840 года. Не исключена возможность, что многие из них были отобраны для публикации еще Александром Сергеевичем и выходили потом как бы с его молчаливого благословения.

Слухи о хлопотах Пушкина за произведения авторов «Современника» не могли не дойти до Тютчева. И поэтому понятна его давняя мечта о встрече, теперь уже личной, с поэтом, чьи произведения давно уже стали знаменем всей читающей России. Можно было понять и всю его горечь и досаду от мысли, что не успел. Не успел застать живого Пушкина – опоздал всего на три месяца.

Приехав с семьей в 1837 году в отпуск в Россию и бродя в одиночестве по летнему Петербургу, Тютчев как бы намеренно искал встреч с теми знакомыми, которые могли бы ему еще раз рассказать о трагедии, случившейся в конце января. Его друг Гагарин через много лет в письме за ноябрь 1874 года вспоминал об одной такой встрече с поэтом: «Однажды я встречаю Тютчева на Невском проспекте. Он спрашивает меня, какие новости; я ему отвечаю, что военный суд только что вынес приговор Геккерну (Дантесу). – К чему он приговорен? – Он будет выслан за границу в сопровождении фельдъегеря. – Уверены ли вы в этом? – Совершенно уверен. – Пойду, Жуковского убью».

Можно вполне допустить, что за давностью лет Гагарин слишком приблизительно изложил свой разговор с Федором Ивановичем. Но не вызывает сомнения то, что Тютчев глубоко к сердцу принял все случившееся в Петербурге в его отсутствие. Вот откуда злой сарказм в его словах – ответах Ивану Сергеевичу Гагарину. И что же еще ему оставалось говорить, когда подлый убийца величайшего русского поэта был всего лишь в сопровождении фельдъегеря выслан за границу?

Так ясно представляется долго бродивший по пустынным петербургским улицам поэт. Уставший, полный грустных дум, возвратился он наконец в гостиницу. И хотя за окнами было совсем светло – белые ночи царили в это время года, – он велел задернуть шторы и принести свечи. Долго он глядел на оплывающий воск и наконец взялся за перо. Мысли сами ложились на бумагу, их не надо было подгонять: