Метсур Вольде - Георгий Гурьянов: «Я и есть искусство»

М. П.: Сейчас открыта выставка ваших фотографий на Пушкинской, 10. Новая Академия много внимания уделяла фотографии, Тимур Новиков говорил о том, что именно этот вид искусства сохранил поле классики, которая в определенный момент в живописи исчезла; именно она отображала красоту природы, человека, которой так не хватало тогда изобразительному искусству. Вам самому интересно работать с фотографией?

Г. Г.: Да, конечно. Я бы сказал, что фотография является техникой, необходимой для подготовительной работы. Но фотография сама по себе несовершенна. Я сам много использую фотографию в подготовительный период для живописи. Но никогда не решался выставлять ее в чистом виде – никак не доработанную, не раскрашенную. Она несовершенна. Всегда хочется в ней что-нибудь подправить.

М. П.: А отчего она несовершенна? Оттого что несовершенен сам механизм фиксирования изображения?

Г. Г.: А может быть, сам мир?

М. П.: А если сделать снимок античного храма? Просто как отдельного объекта архитектуры?

Г. Г.: Тогда можно добиться совершенства. Если снимать хорошей камерой при идеальном освещении.

М. П.: Такой мир может быть идеальным?

Г. Г.: Да. Но ведь это уже доработанный мир. Произведение архитектуры – это воплощенная мечта, усовершенствованная. Но я – художник, Я люблю живопись, рукоделие. А фотография… Знаете, каждый художник – фотограф, но не каждый фотограф – художник. Вот в чем дело. Это подручное средство, и в этом плане она очень интересна.

М. П.: Георгий, а что для вас красота?

Г. Г.: Трудно так сразу ответить на такой вопрос. Красота… Есть какие-то традиции, представления о красоте: античная красота или красота вуду. Мне близко античное представление о красоте.

М. П.: Выбор в пользу античной красоты был изначальным?

Г. Г.: Я думаю, что во мне это было изначально. Потом, я родился и вырос в Петербурге, вокруг красота… Конечно, она на меня повлияла и влияла всегда.

М. П.: Любая вещь, которая вас окружает, проверяется критерием красоты? Это ваша среда обитания, то, без чего вы себя чувствуете плохо?

Г. Г.: Да. Раздражают беспорядок, грязь, хамство.

М. П.: А как тогда с Петербургом? Порядка не так много.

Г. Г.: Я очень люблю Петербург. Безусловно. Что-то, конечно, раздражает. Опять-таки, вышеперечисленное. Но вдохновляет архитектура.

М. П.: Петербург – это тоже искусственно созданная красота, мир по плану.

Г. Г.: Это меня и восхищает. Этим он мне еще больше нравится. Не какой-то муравейник, который вырос в результате естественных процессов, законов природы. Это творческая воля художника, причем воплощенная. Это уникальное явление.

М. П.: В этом смысле Петр – художник, волей своей создавший шедевр?

Г. Г.: Да. Настоящий монументалист.

М. П.: Монументализм вас вдохновляет.

Г. Г.: Впечатляет архитектура, скульптура, их грандиозность. Вот другие формы, такие как театр, кино, они не кажутся мне достаточно серьезными, монументальными.

М. П.: Но ведь балет, например, и без монументальности красив!

Г. Г.: Красив, но я очень спокойно отношусь к нему. Слишком рафинированно. Это как Оскар Уайльд. Слишком сладко, хорошо, безжизненно. В классическом балете позы и движения просто нечеловеческие, неестественные. Ну а модернистский еще хуже. Там позы человеческие, но такие, которые, может быть, показывать и не стоит. Я – не критик танца. Мне больше нравится естественное состояние человека, не театральное, без игры.

М. П.: А как же спорт, который вам так близок? При всех его безумных нагрузках, разве это совсем естественное состояние человека?

Г. Г.: Я люблю спорт в идеале. Тело не должно быть накачанное, отравленное стимуляторами и наркотиками только для того, чтобы схватить какой-то титул на соревнованиях. Красота спорта – в создании красивого тела. Красивое состояние плоти. Если молодой человек просто метает диск или копье, не для достижения чемпионского титула, то это нормально, это красиво.

М. П.: Вы много уделяете внимания людям в форме. Строгая сдержанная элегантность?

Г. Г.: Да. Строгость. Форма меня очень увлекает. Я хотел бы сделать серию картин с музыкантами – симфонический оркестр. Том тоже очень красивое сочетание формы, костюма – фраков или смокингов – и деревянных и медных инструментов. Сейчас вот справлюсь со всем этим и начну что-нибудь новое, грандиозное.

М. П.: В 90-е годы Новая Академия вышла с лозунгом борьбы с модернизмом за возвращение абсолютной красоты в живопись, в скульптуру. Вы все еще чувствуете себя в противостоянии? В оппозиции?

Г. Г.: Противостояние существует, безусловно. Но это экологическая ниша, которую необходимо кому-то поддерживать. В этом отношении я спокоен и уверен.

М. П.: Конечно, ведь вы сегодня успешны и не можете не ощущать себя частью нарождающегося арт-рынка?

Г. Г.: Надеюсь, что это не пройдет мимо меня.

М. П.: Уже явно, что не прошло. Хорошо, что стали появляться галереи, которые продвигают художников и начинают профессионально подходить к вопросам продажи живописи.

Г. Г.: Я этого очень долго ждал. И пора уже получать гонорары, дивиденды.

М. П.: Галерист и художник – игроки на одном поле. Насколько для вас важно принадлежать какой-то одной галерее?

Г. Г.: Раньше всегда все приходилось делать самому и быть самому себе галеристом. И теперь, когда это бремя можно переложить на плечи кого-то другого, это здорово. Мы, таким образом, можем достигнуть большего, идти дальше. У меня большой опыт работы с галереями. Я давно работаю с галереей в Роттердаме, в Нью-Йорке была галерея, которая мною занималась. Мне нравится, когда галереи сами находят общий язык и сотрудничают. Я на это надеюсь. Мне сейчас намного легче, потому что «Д-137» Ольги Кудрявцевой занимается всем.

М. П.: Вам, безусловно, очень повезло. Ольга Кудрявцева – очень умный, тонкий человек, с ней, должно быть, работать очень хорошо.

Г. Г.: Конечно. Мне очень нравится, как меня защищает, охраняет Ольга. Когда она меня представляет, то все иначе. Так легко, воздушно. Я давно работаю с Олесей Туркиной, Катей Андреевой. Но галеристов таких, как Ольга, не было. Многие галереи… я даже не знаю, почему они так называются. Когда рядом с картинами продают матрешек и сувениры, то это неадекватное представление о вещи. Рынка, по-моему, до сих пор в Петербурге нет.

М. П.: А как организована ваша работа с галереями?

Г. Г.: Конкретных контрактов с галереями у меня никогда не было. Я имею в виду контрактов, когда я должен бы был произвести определенное количество произведений за какое-то количество времени, а галерист взял бы на себя обязательство продать их в свои сроки. Это часто практикуется.

М. П.: А это хорошо или плохо?

Г. Г.: Для меня это хорошо. Я давно уже привык к самоорганизации. Я очень не люблю, когда меня подгоняют или что-то требуют от меня.