Наталия Рощина - Загадки истории. Чингисхан

Именно рост пассионарности, что выразилось в увеличении людей этой направленности, у монгольских племен привел к появлению людей с особыми качествами (это так называемые «люди длинной воли»), созданию великой монгольской державы. Эти люди обладали храбростью, находчивостью, удалью, и таким образом в обществе того времени создались условия для появления гениального вождя и полководца. Правильнее будет утверждать, что подлинные предпосылки миссии Чингисхана сложились с появлением и деятельностью множества пассионариев среди монгольских племен. Они, совершенно не раздумывая, шли на смертельный риск, чтобы смыть обиду или выручить родственника, – это они считали естественным и для себя обязательным. В условиях суровой степи без твердого принципа взаимовыручки малочисленные скотоводческие племена существовать попросту не могли. Как пишет Гумилев, это был их способ приспособления к природной и этнической среде в условиях растущего пассионарного напряжения. Не будь его, монголы жили бы относительно спокойно, но в этом и проявилась природа пассионарности. Она давила на них изнутри, заставляла приспосабливаться к этому давлению. Логичной стала необходимость в объединении, в наличии правителя, вождя.

Чингисхан оказался достоин своей великой роли вождя. Бедность и унижения (как сказали бы мы), промысел Небес (как говорил сам Темучжин) толкали его на путь завоеваний, к созданию самой обширной на земле империи и обретению своего рода бессмертия, продолжая жить не только в генах своих потомков, но и в мире, который он изменил ошеломительным броском своих полчищ воинов-кочевников.

В его представлении добродетелями были верность, преданность и стойкость, а пороками – измена, трусость и предательство, поэтому понятен подход монгольского вождя к окружавшим его людям. Вождь монголов делил людей на две категории: одних он считал «подлыми», «черной костью» (безопасность и благополучие они ставили выше личного достоинства и чести), других называл «белой костью» (они ценили честь выше безопасности, благополучия и самой жизни). Чингисхан делал ставку именно на людей второго типа, он стал их вождем. Что же касается «черной кости», обывателей, то среди них были и родственники будущего хана, и они делали все возможное, чтобы избавиться от его власти и сохранить за собой право быть безответственными.

«Людьми длинной воли» монголы ХII века называли пассионариев, не жалевших ни своей, ни чужой жизни ради далекой, но важной цели. Именно в них Чингисхан видел особую породу людей, может быть поэтому кочевой образ жизни казался ему предпочтительнее, тем более это был его родной образ жизни.

Народу, жаждущему перемен, т. е. находящемуся в стадии подъема пассионарности, присуще чувство стихийной инициативы. И Чингисхан считал, что эти свойства его подданных сохранятся вечно. Кроме того, как и всякий пассионарный человек эпохи подъема, Чингисхан придавал особое значение сохранению этнической традиции своего народа. В этом он, скорее всего, видел реальную защиту от возможных потрясений. Но и говорить о презрении Чингисхана к оседлому быту как таковому, на наш взгляд, не приходится. Считая кочевой быт монголов предпочтительным, Чингисхан, однако, ценил достижения культуры оседлых народов: письменность, ремесла, административные навыки. Однако в ХIII веке большинство оседлых народов, живших по соседству с монголами, имели гораздо более низкую пассионарность, чем степняки. Соответственно, как утверждал Гумилев, их должен был отличать букет пороков, вызванных падением пассионарности. Монголы же и сам Чингисхан просто приписывали эту разницу между собой и соседями наиболее ощутимому различию – различию в образе жизни.

Джон Мэн очень точно подметил, что исследовать последствия зарождения и существования Монгольской империи – это все равно, что вслушиваться в шепот великой бесконечности. Результаты кажутся загадочными, порой непостижимыми, но, с другой стороны, очевидными. Главной тенденцией этой империи стало расширение границ. Собственно, это и определяет понятие империи как таковой.

А теперь стоит вернуться в середину XI века. И посмотреть, что из себя в этот период представляли монголы. Как мы помним, у монголов тогда еще не было письменности и их история существовала в народных сказаниях. У них были свои барды, поэты и рассказчики, которые бродили от пастбища к пастбищу между раскинутыми юртами и пересказывали легенды. Так эти завораживающие истории расширяли границы своего влияния. Они не только доставляли радость слушающим и передавали им мудрость предыдущих поколений. Смешивая легенды и историю, сказители толковали традиции, воскрешали в памяти корни и начала начал, описывали подвиги героев. Репертуар их был колоссальным, равно как набор инструментов и стилей. Даже сейчас в ряде районов Монголии все это еще сохранилось.

Репертуар песен был невероятно разнообразен. У монголов есть эпосы, «длинные песни», «короткие песни» и множество песен «между длинными и короткими». Песни, что называется, на любой случай жизни, песни, прославляющие красоту природы, сражения, героев и лошадей.

Во все времена песня – самый искренний и распространенный способ передать настроение. Это жанр, с помощью которого можно серьезные, эпохальные события и мысли донести практически до каждого. Не обязательно иметь абсолютный слух, нет предпочтения полу. Нужно лишь хотеть быть услышанным. Песни монголов – яркое тому подтверждение. Женщины у них могут петь сильными пронзительными голосами, выводя трели и фиоритуры, похожие на болгарскую или греческую манеру пения, которую хорошо знают любители музыки. Мужчины часто пользуются таким же стилем. И к каждому выступлению самое серьезное отношение. К пению относятся как к ритуалу, соблюдая традиционные формальности, ибо музыка и песня обладают огромной силой. Очень может быть, что в раннем средневековье монгольские певцы-поэты, подобно догомеровским сказителям, выполняли роль, если можно так выразиться, национального банка памяти, увековечивая события и героев в традиционной стихотворной форме. И это несмотря на то, что пели они под звуки примитивных щипковых инструментов, дальних предшественников сегодняшней скрипки. В 1220-е годы, когда Монгольская империя еще набирала силу, эти поэты-сказители уже приступили к решению никем не предписанной задачи по увековечению того, что произошло, и того, что все еще происходит вокруг, фиксируя увиденное и услышанное в стихах.

Об одной из таких легенд стоит упомянуть особо. Описана она во многих источниках, в том числе и у французского востоковеда Рене Груссе, а дошла до нас именно благодаря монгольским певцам. В правдивости этой легенды, возможно, сомневались сами монголы, но, тем не менее, она передается из поколения в поколение. Суть сказания в том, что прародительница монгольского народа Алан-Гоа родила двух сыновей от мужа и трех от светлокудрого юноши, приходившего к ней в полночь через дымовое отверстие юрты и уходившего с рассветом, и звала она его Желтый Пес. О прародительнице Алан-Гоа – жене богатура Добун-Мергана, потомка первоначальной пары прародителей, стоит рассказать более подробно. Гоа означает «красивая», Алан является, возможно, этническим именем могущественного иранского народа – аланов. Кланы аланского происхождения существовали среди монгольских племен. Кажется, что у Борджигинов (рода Темучжина), как и некоторых других монгольских родов, была примесь аланской крови. Важно, что монгольский эквивалент слова «слава» (алдар) является заимствованием из аланского. По-осетински «алдар» означает «вождь», «князь». Весьма возможно, что аланские воины древности произвели на праотцов монголов неизгладимое впечатление своими великими делами. Случилось так, что в мегрельском языке «аланы» («алан») означает «герой», «храбрец». В общем, Алан-Гоа можно перевести как «прекрасная аланка». Эта прародительница монгольского этноса утверждала, что зачатие якобы происходило от света, исходившего от юноши и проникавшего в чрево вдовы. Обыкновенное чудо. От этого странного, даже для ее современников, союза родился Бодончар, судя по описанию, типичный пассионарий.