Павел Нерлер - Александр Цыбулевский. Поэтика доподлинности

Чаще всего Шуру и Гию видели вдвоем, но их, а точнее его компания, или его, Цыбулевского, круг был гораздо шире. Большинство входивших в него были художниками: тут и Гаянэ Хачатрян, и Гоги Мазурин, и Георгий Зурабов, и Александр Бажбеук-Меликов, и Василий Шухаев, и Кирилл Зданевич, и фотограф Додик Давыдов, и коллеги по институту: Шура Гвахария, Гоги Антелава, Нисан Бабаликашвили, Тамаз Чхенкели, неразлучные Тома Фрадкина и Ляля Пхакадзе. Разумеется, и Элла Маркман, и Левка Софиниади, живший, правда, не в Тбилиси, а в Цинцкаро [30] Древнее село в Цалкском районе в Южной Грузии (Квемо-Картли). В записных книжках А.Ц. встречается как написание Цинцкаро, так и Цин-Цкаро. возле Марнеули. Как и Шурин солагерник – художник Валентин Сергеевич Контарев [31] Контарев Валентин Сергеевич (1888–1968) обучался живописи и скульптуре в Высшем училице живописи, ваяния и зодчества в Москве (1907–1912), истории искусств – в Московском археологическом институте, медицине – в ростовском Донском университете, а игре на скрипке – в Донской консерватории. С 1925 г. проживал в Сухуми, где имел ювелирно-граверную мастерскую, преподавал в художественной школе историю искусств, анатомию, графику и композицию. Один из организаторов Союза художников Абхазии, его персональнал выставка состоялась в 1934 г. в Сухуми. Был репрессирован и находился в том же лагере в Рустави, что и А. Ц. Там, в лагере, Контарев написал его портрет. – сухумский «Старик», постоянно возникающий у Цыбулевского на всех уровнях его словесности.

Увы, мало кто из тогдашних друзей, приятелей или гостей оставил хотя бы скупые, но письменные воспоминания о Шуре и об их общем социуме. При этом почти все написавшие – литераторы: Эммануил Фейгин, Борис Гасс, Ушанги Рижинашвили, Хая-Мерав Бабаликашвили и даже Стасик Куняев (не без антисемитского запашка, как и все у него). Другие русские поэты – гости Тбилиси – составили авторский коллектив посвященного А. Цыбулевскому поэтического «Венка» (приложение 2).

Еще в начале 1960-х годов Шура влюбился в Киру Вольфензон, красавицу еврейских и польских кровей [32] Ее польский дедушка был, по разным рассказам, не то губернатором, не то одним из архитекторов Батуми. . В середине 1960-х годов они поженились, а 1 января 1968 года у Шуры с Кирой родился чудесный младенчик – сын, которого (видимо, для того чтобы не путать с отцом) назвали Сашей. Примерно в 1970 году они съехались в одну квартиру (или «секцию», как тогда говорили) в многоквартирном доме на Коста Хетагурова, 4, – по-над Курой [33] «Пограничном», как его назвал Фейгин в своей посвященной Цыбулевскому прозе. Шура жил в шестом подъезде на пятом этаже. . Гаянэ первым делом украсила Шурину полуспаленку (она же полукабинетик) своей роскошной фреской. Появился и несколько более устойчивый быт, которым управляла – увы, по своему разумению – Жека, или тетя Женя [34] Лицом – копия с Надежды Яковлевны Мандельштам. , сестра Кириного отца. На кухне поселились птички – сначала канарейка, потом попугай Кирюша.

Но быт от этого не перестал быть менее тбилисским: и родня, и еще более близкий клан – соседи сменяли друг друга на протяжении всего дня и почти без пауз, выталкивая Шуру – одного или, если получалось, с Сашей – прочь из дома, куда-нибудь, где он еще мог рассчитывать на толику тишины и покоя.

Собственно, «карьера» Цыбулевского-литератора (как, впрочем, и Цыбулевского-филолога) началась поздно, почти в 35-летнем возрасте, и «растянулась» всего лишь на десяток с небольшим лет.

Разумеется, после Рустави Цыбулевский вернулся и к собственным стихам (или они к нему?). Его первые новые стихи – все лесенкой, под Маяковского.

И так далее.

Но однажды Гия дал Шуре стихи позднего Мандельштама – и велел читать. И вскоре под тяжестью прочитанного все эти лесенки-перекладинки-балясинки закачались, а потом с треском рассыпались и улетели в тартарары. И вскоре уже почти любой разговор у него «сводился к Мандельштаму», как заметил Михаил Синельников.

В 1964 году Шура начинает вести свои записные книжки, где дает волю внимательной саморефлексии. Само это занятие постепенно выводит его на представление о многоуровневости словесности, на осознание своего места в ней и, как следствие, на попытки зацепить и сформулировать собственную поэтику – поэтику доподлинности.

Его друг Ушанги Рижинашвили справедливо указал на ее прямую связь с Фаустом:

Фаустовское начало – «Остановись, мгновенье, ты прекрасно» – мучило, терзало, жгло его. Прекрасна жизнь во всех своих проявлениях – это единственная, непреходящая, уже известная, но поэтом еще раз открытая и подтвержденная истина. Но прекрасна лишь длящаяся, текучая, переменчивая, неуловимая жизнь. Остановить ее – значит умертвить, обезобразить, расчленить ее. Какой же исход?.. [35] Рижинашвили У. Уроки лирики // Дом под чинарами – 1976. Тбилиси, 1976. С. 126.

Цыбулевский видит выход в том, чтобы

…выразить красоту жизни и себя – в ней в слове – именно в слове – это в ХХ-м то веке, когда уже есть фотография, кино, видеозапись – останавливающие, воспроизводящие, возвращающие нам любые мгновения, пусть даже самые краткие и неповторимо-неуловимые. Но только слово может ухватить явление в его динамике, первичности, незамутненности, продлить, усилить, интенсифицировать переживание [36] Рижинашвили У. Уроки лирики // Дом под чинарами – 1976. Тбилиси, 1976. С. 126. .

В середине 1960-х годов еще не печатавшиеся тогда Шурины стихи были замечены некоторыми видными грузинскими и русскими поэтами. А в 1966 году появилась первая стихотворная публикация Цыбулевского – причем в «Литературной газете», что было тогда знаком высшего качества (вступительную заметку написал Симон Чиковани). В 1967 году в тбилисском издательстве «Литература да хеловнеба» вышла его первая книжка – «Что сторожат ночные сторожа», редактором которой был Евгений Евтушенко, а автором предисловия – тот же Симон Чиковани, написавший:

Но в любом случае – и это главное – в стихах Цыбулевского просвечивает личность автора – человека редкой душевной чистоты, целомудрия и скромности.

Побывал Цыбулевский и в соискателях-диссертантах, причем героем его работы был Александр Блок. Тему диссертации он дважды менял: сначала это было «Возмездие», а потом записные книжки и дневники Александра Блока, только-только появившиеся как завершение превосходного синего блоковского многотомника. Его условным научным руководителем был Георгий Гиголов, но он консультировался и общался еще и ленинградским блоковедом Владимиром Николаевичем Орловым.