Дмитрий Волкогонов - Троцкий. «Демон революции»

«…Мир поистине демократический и общий возможен лишь в том случае, когда вспыхнет победоносная мировая революция. Мы верим в нее…

Мы едем сегодня глубокой ночью в Брест-Литовск в гораздо лучших условиях, чем мы оттуда уезжали. Мы получаем возможность сказать Кюльману, что его милитаристический карантин, которым он намеревался оградить курляндских помещиков от заразы революции, недействителен, чему доказательством являются Вена и Будапешт (там нарастали революционные волнения. – Д.В. ). Мы не встретим также там представителей Рады, так как Цент. Исполн. Комитет Советов Украины признал единственно полномочным вести переговоры о мире Совет Народных Комиссаров… Они не сумеют нам противопоставить угрозу наступления, ибо у них не может быть уверенности в том, что германские солдаты пойдут в наступление. Мы будем, нимало не колеблясь, продолжать демобилизацию армии, ибо мы продолжаем формировать социалистическую красную гвардию».

Свою речь Троцкий, как всегда, закончил эффектно: «И если германский империализм попытается распять нас на колесе своей военной машины, то мы, как Остап к своему отцу, обратимся к нашим старшим братьям на Западе с призывом: «Слышишь?» И международный пролетариат ответит – мы твердо верим в это: – «Слышу!»{120}

Вера, подобная идеологическому гипнозу, толкала Троцкого, как всегда, на крайне левацкие позиции. Он, так много пробывший на Западе и не устававший критиковать социал-демократию за нерешительность, увлечение реформизмом, после успешного Октябрьского переворота с новой силой поверил в возможность и даже неизбежность революционного взрыва в Европе. Этот взрыв, по его мнению, сразу обессилит и развалит Четверной союз.

Троцкий в своих сочинениях утверждает, что на совместном заседании ЦК партии большевиков и эсеров 25 января 1918 года его точка зрения одержала верх. Какие-либо документальные свидетельства этого заседания мне обнаружить не удалось.

Вернувшись в Брест-Литовск, Троцкий почувствовал, что германская сторона резко ужесточила свои требования. Он сообщает Ленину, как явствует из документов, которыми располагал И. Дейчер, свою окончательную позицию: «Мы заявим, что кладем конец переговорам, но не подпишем мир. Они не в состоянии предпринять наступление против нас. Если они перейдут в наступление, наше положение не будет хуже, чем сейчас… Нам нужно Ваше решение. Мы можем затягивать переговоры еще один, два, три или четыре дня. После этого переговоры должны быть прерваны»{121}.

Троцкий по-прежнему находился в плену иллюзий. Он не сомневался в грядущем революционном взрыве в Европе и, несмотря на предостережение своих военных консультантов адмирала В. Альтфатера, генерала А. Самойло и капитана В. Липского, не верил в реальность наступления германских войск. Троцкий находился во власти мифов, которые сам создал в своем сознании. Даже после того как граф Чернин, глава делегации Австро-Венгрии, конфиденциально посетил Троцкого в его номере и предупредил: «Немцы готовятся наступать. Они будут наступать! Не заблуждайтесь!» – глава советской миссии остался при своем мнении. Что это было? Переоценка своих прогнозов, неверие в возможность немецкого наступления, стремление поразить мир, вызвать искусственный рост революционных настроений в Европе или просто затмение сознания? Едва ли кто теперь ответит на эти вопросы с полной достоверностью. Но одно несомненно: брест-литовская эпопея показала ярко выраженную индивидуальность Троцкого в оценке конкретной ситуации. И его самоуверенность. Такие люди далеко не всегда предсказуемы. Личное «я» для них значит слишком много. Зиновьев, например, проницательно подметив эту черту характера и интеллекта наркома, писал: «Троцкий иногда создает такую политическую платформу, на которой может стоять только один человек: сам т. Троцкий, ибо на этой «платформе» буквально не остается места даже для единомышленников»{122}. Троцкий любил не просто революцию, он любил находиться в самом ее центре. Но вернемся к драме Брест-Литовска…

10 февраля 1918 года генерал Гофман приказал своим помощникам повесить на стене политическую карту, где было отмечено, какие территории Советской России предполагается аннексировать. Троцкому нужно было делать драматический выбор. Германская сторона дала понять, что она больше не потерпит затягивания переговоров и «будет поступать согласно национальным интересам». На этом памятном последнем заседании 10 февраля Троцкий выступил с заключительным заявлением, полным революционной убежденности и трагизма. Вот некоторые фрагменты этой речи:

«…Наступил час решений… В ожидании того, мы надеемся, близкого часа, когда угнетенные трудящиеся классы всех стран возьмут в свои руки власть, подобно трудящемуся народу России, мы выводим нашу армию и наш народ из войны. Наш солдат-пахарь должен вернуться к своей пашне, чтобы уже нынешней весной мирно обрабатывать землю, которую революция из рук помещика передала в руки крестьянина. Наш солдат-рабочий должен вернуться в мастерскую, чтобы производить там не орудия разрушения, а орудия созидания и совместно с пахарем строить новое социалистическое хозяйство…

Мы отказываемся санкционировать те условия, которые германский и австро-венгерский империализм пишет мечом на теле живых народов… Ни один честный человек во всем мире не скажет, что продолжение военных действий со стороны Германии и Австро-Венгрии явится при данных условиях защитой отечества. Я глубоко уверен, что германский народ и народы Австро-Венгрии этого не допустят… Мы выходим из войны… Мы отдаем приказ о полной демобилизации наших армий…»{123}

Троцкий, выступавший обычно без текста, на этот раз не отрывался от заранее написанного документа. Закончив читать, он обвел зал своими голубыми глазами. Наступила звенящая тишина. Все были ошеломлены: война прекращается, армия демобилизуется, а мир не подписывается! Такого прецедента в истории никто не мог припомнить. Наконец генерал Гофман громко произнес:

– Неслыханно!

Троцкий, помолчав, словно собираясь с мыслями, произнес еще несколько фраз:

– Мы исчерпали свои полномочия и возвращаемся в Петроград. Вот текст официального Заявления делегации РСФСР о прекращении войны.

Троцкий положил на стол лист бумаги, где было всего две фразы:

«Именем Совета Народных Комиссаров, Правительство Российской Федеративной Республики настоящим доводит до сведения правительств и народов, воюющих с нами, союзных и нейтральных стран, что, отказываясь от подписания аннексионистского договора, Россия, со своей стороны, объявляет состояние войны с Германией, Австро-Венгрией, Турцией и Болгарией прекращенным.