Геннадий Красухин - Тем более что жизнь короткая такая…

Но с Зайцевым мы ладили прекрасно. Я, уже не первый год ходивший в «Магистраль», приводил на семинар интересных поэтов, за что Владислав Алексеевич был мне благодарен. Да и к моим печатным работам он относился очень хорошо: неизменно принимал журнальную статью как курсовую и тоже неизменно ставил «пятёрки».

Печататься я начал ещё на первом курсе. И потихоньку обретал репутацию литературного критика. Какая это была репутация – другой вопрос! Но моё имя постепенно закреплялось в литературном мире. И никем, кроме критика, я после университета становиться не желал.

Но получилось не совсем так, как я предполагал. Сын ходил в ясли. Маринин отец выдавал ей на жизнь 70 рублей в месяц. Столько же мы получали с женой совокупную стипендию. Талоны на питание в университете были недорогими, под стать скудному обеду: гороховому супу или щам с микроскопическим кусочком мяса, каше, или картофельному пюре, или (но это уже под праздник) макаронам с сыром, кисловатому компоту из сухофруктов. Хлеба, правда, можно было есть вволю: он был бесплатным. Те, кому не хватало денег на талоны (обычно из провинции: с них высчитывали из стипендии за общежитие), просто густо мазали куски бесплатного хлеба бесплатной горчицей, запивая бесплатным кипятком.

Я печатался и как молодой критик получал 225 рублей за лист. Больших статей я не писал. Но листовые были. Гонорары уходили в основном на раздачу долгов, которые поневоле приходилось делать. Я где-то писал, что особенно охотно давал нам в долг Игорь Волгин, учившийся на одном курсе с нами, но на историческом факультете.

Волгин тоже был печатающимися автором. Он писал стихи. Встречались часто. Порой не вдвоём, а втроём. Третьим был Алёша Заурих, рано умерший стихотворец. Кажется, он и привёл нас в квартиру поэта Виктора Урина рядом с метро «Аэропорт». Урин только что закончил свой вояж по стране на «победе» с привязанным к машине орлом. Об этом писали газеты. По случаю окончания вояжа Урин ежедневно принимал и угощал небольшие группы литераторов, которых потом просил расписаться на двери в комнате. Мы с Волгиным расписались. Но я вспоминаю сейчас эту встречу, потому что был на ней Михаил Аркадьевич Светлов, с которым я тогда и познакомился.

В квартире Урина говорил в основном хозяин. Светлов помалкивал. И пил не так уж много. Словом, тех своих качеств, о которых я был наслышан, – красноречия и пьянства – Михаил Аркадьевич не проявлял. Одобрил стихи, которые читали за столом хозяин и его гости, свои читать отказался. И грустно улыбался, как мне показалось, чему-то своему, что не имело отношения к тому, что происходило в квартире Виктора Урина.

Позже я несколько раз сидел с Михаилом Аркадьевичем в кафе ЦДЛ на высокой барной табуретке. «Орлами сидим, – комментировал Светлов, – а клюём, как голуби». Он имел в виду, что перед ним стояла небольшая рюмка водки, которую он выпивал не как я – в один дых, а маленькими глотками. Потом-то я понял, что был он уже на излёте. Пить много не мог. Пьянел от небольшой порции да так, что приходилось доставлять его домой на такси. Самостоятельно он до дому бы не добрался.

«Я для тебя – обломок прошлого», – говорил он мне. И добавлял после паузы: «Раритетный обломок. Как коралловый полип. Вот я приобщаю тебя к таинству». Он клал свою руку на мою и слегка сжимал. «Эту руку, – говорил он о своей, – пожимал Маяковский. А Маяковский кому пожимал руку?»

– Агранову? – спрашивал я.

– Горькому! – возглашал Светлов. И продолжал: «А Горький кому пожимал?»

– Горький, – отвечал я, – кому только не пожимал руку!

– Ленину, – говорил Светлов.

– Сталину! – говорил ему я.

– Да, – морщился Михаил Аркадьевич. – Ах, – он уходил в себя, – каким только мерзавцам мы не жали руки! Но, – он ненадолго как бы выныривал из поглощающего его алкогольного дурмана, – про Ленина ты помни. Через меня ты пожимаешь руку Ленину.

Это и тогда не заставляло меня благоговеть, а сейчас я об этом вспоминаю с усмешкой.

Но Светлов держался за свои юношеские ценности.

Почему он вообще обратил на меня внимание? Потому что после той встречи у В. Урина он меня окликнул в фойе ЦДЛ после того, как поначалу, не узнавая, кивнул на моё: «Здравствуйте, Михаил Аркадьевич», – а потом уже в спину: «Молодой человек, подойдите».

Я подошёл.

– Какие стихи Светлова Вам нравятся? «Гренаду» и «Итальянца» прошу не называть.

Я ответил. Светлов удивился: «И можете прочесть наизусть?». Я прочёл. «Пошли!» – сказал Светлов. И мы в первый раз уселись с ним на высокие табуреты бара. «Сеня, – позвал Светлов высокого человека с большим горбатым носом. – Сядь, послушай». И рядом с ним сел, как потом я узнал, поэт Семён Сорин.

– Читайте снова, – сказал мне Светлов. – А ты, – обратился он к Сорину, – угадай автора.

– Читайте, – мне.

И я прочёл:

– Не узнаю, – сказал Сорин.

– Тогда уходи, – согнал его с табурета Михаил Аркадьевич. – Ты сегодня рюмку не заслужил! Светлова не узнал! Его хрестоматийное стихотворение «Есенину»! Ах, не хрестоматийное? – улыбнулся он в ответ на ворчание Сорина. – Ну, тогда тем более уходи.

Недолгим – всего год – было моё общение с Михаилом Аркадьевичем, умершим в сентябре 1964-го.

А с Виктором Уриным мы общались много дольше.

Он не просто так на своей «победе» проехал от Москвы до Владивостока с привязанным за капот орлом, но договорился с московскими газетами и присылал из каждого города восторженные просоветские заметки, вкрапливая в них только что сочинённые стихи. Их печатали, и хитрый Урин окупил бензин и остался в выигрыше.

Он потом собрал все эти статьи со стихами и выпустил книгу «1001 день в автомобиле». Её издали в Волгограде.