Виктор Кротов - Личности. Очерки об интересных людях

Это был отец Александр. Мы не виделись несколько лет (только однажды по телевизору мне попалось его выступление). Он расспрашивал меня о жизни, я что-то отвечал… Не помню слов нашего недолгого разговора… Помню ощущение громадной незаслуженной радости. И мне кажется, что разговор этот длится до сих пор, потому что он был последним.

Но разве последним?..

Стали выходить книги отца Александра. Уже не стопу машинописи можно было читать, не брюссельское издание под псевдонимом. Можно было читать и перечитывать, думать и обсуждать. Вышел белый шеститомник в семи томах. Вышла «Сила и слава» Грэма Грина в его переводе. Открыв эту книгу, я увидел стихотворный эпиграф, который когда-то отец Александр попросил меня перевести, – это была моя крошечная капля соучастия в его работе.

Сколько раз в жизни слова «отец Александр Мень» становились своеобразным паролем к общению с человеком, который до этого момента был незнакомцем. Может быть, и это – продолжение того нескончаемого разговора, который ведёшь всю жизнь с тем, кто продолжает участвовать в твоей жизни, даже если его нет рядом.

А самое главное – из «Символа веры», из нашего общего «CREDO»: «…Чаю воскресения мертвых и жизни будущего века».

Призвание и признание… Всего одной буковкой различаются слова, почти близнецы, и кажется естественным, чтобы всегда они стояли рядом. Разгадал своё призвание, осуществил его – и вот, достиг признания, как же иначе.

Но иначе бывает. Гораздо чаще, чем хотелось бы.

Люди, осуществлявшие своё призвание без видимого признания, наверное, ничуть не меньше достойны нашего внимания, чем знаменитости. Или даже больше. Ведь именно они являются примером духовно успешной жизни . Не на земле собирают они свои сокровища, и подлинное признание получат от Того, от Кого важнее всего его получить.

Трудно и радостно мне писать о двух моих героях. Почему – признаюсь в конце. Впрочем, сообразительный читатель может догадаться и раньше.

Давным-давно, в конце второго тысячелетия, в начале двадцатого столетия, появились на свет мальчик Ганя и девочка Муся. Жили они совершенно в разных местах, и много где побывали, прежде чем встретились друг с другом.

Ганя родился в далёком сибирском городе, в русской семье – такой русской, что больше некуда. Дед его был углежогом, отец был столяром и книготорговцем, а мать вела хозяйство, ходила в баптистскую церковь и управлялась с многочисленными детьми. Водила туда и Ганю.

Он рано начал самостоятельную жизнь. Сменил много городов и занятий, набрался ума-разума от многих замечательных людей, учился на художника, стал учителем, а когда началась война – пошёл воевать добровольцем и получил много наград за особую отвагу. Он побывал в разных странах и всюду старался понять, как люди учат и воспитывают детей. С фронта он посылал письма в «Учительскую газету» и в Наркомпрос (Народный комиссариат просвещения) – с мыслями о послевоенной педагогике.

Муся родилась в небольшом белорусском городке, в еврейской семье – такой еврейской, что больше некуда. Дед её был цадиком, резником и переписчиком Торы, отец был врачом, а мать учительницей.

Она была девочкой умной и непрактичной. Поступать в московский Институт философии, литературы, истории отец отвёл её за руку. Война и эвакуация в Сибирь стали для неё заменой выпускных экзаменов. Она работала воспитателем в детском туберкулёзном санатории, а вернувшись в Москву, стала школьной пионервожатой, а потом учительницей. Со своими школьниками она написала письмо автору заметки в «Учительской газете» и вложила его в собранную ими фронтовую посылку.

Так они познакомились – сначала в письмах, а потом он приехал в Москву на побывку. И ещё приезжал, и они полюбили друг друга, и поженились. Ему тогда было тридцать пять лет, а ей на десять лет меньше.

Когда война закончилась, и он вернулся с фронта насовсем, они пошли в Наркомпрос и попросили послать их на работу в детский дом. Учителя были тогда в цене, и им предложили выбирать из лучших московских детдомов. Но у них были другие планы. Они хотели работать подальше от столицы, в провинции, в каком-нибудь из самых запущенных детдомов, где детям приходится труднее всего.

Они оказались настоящими педагогами. Там, где они работали, Гавриил Яковлевич разбивал с детьми цветники и заводил подсобное хозяйство, запускал с ними змеев и воздушные шары из папиросной бумаги, делал модели кораблей и самолётов. Мария Лазаревна организовывала внешкольные занятия, игры, самодеятельность, и даже пекла на праздник торт «наполеон». Они превращали трудовые обязанности в увлекательное времяпрепровождение, а досуг в праздник. Они давали детям то, что не мог дать никто из окружающих.

Но окружающих это не устраивало. Эти странные супруги не по должности, а на самом деле любили детей. Они мешали персоналу разворовывать то, что предназначалось детдомовцам, мешали другим воспитателям вести спокойную жизнь, старались пробудить в своих подопечных инициативу, которая напрочь не нужна была тем, кто привык командовать.

Настоящие педагоги нужны были детям, но не взрослым. А взрослые их просто-напросто выживали. По-разному, так или этак, с помощью интриг и доносов, но в каждом детдоме кончалось тем, что от них избавлялись.

А они – неутомимо просились в очередной запущенный детдом и начинали там всё сначала. У них появился сын, но это не мешало им продолжать педагогическое подвижничество, странствуя из детдома в детдом. С неба легко было бы заметить, где они работают: там, где взлетают воздушные шары и змеи…

Только когда через несколько лет появился второй сын и когда они окончательно поняли, что долго им нигде не удержаться, пришлось вернуться в Москву. Мария Лазаревна стала снова работать в школе. Гавриил Яковлевич работал то в школе, то в одном из московских детдомов. А летом они ездили работать в пионерские лагеря.

Обычно в пионерском лагере она работала воспитателем, а он вёл кружок «Умелые руки». И там, где они работали, дети жили по-особому: там всегда происходило что-нибудь необычное. Летали над лагерем воздушные шары и коробчатые змеи. Затеивались потрясающие игры: и в лагере, и на природе. Сочинялись отрядные песни. Устраивались в конце каждого месяца феерические карнавалы, подготовка к которым занимала весь месяц. И каждый день был наполнен множеством тех незаметных, но ощутимых событий, из которых и состоит педагогика.

Однако для Гавриила Яковлевича всё это было лишь полигоном идей, нуждавшихся в гораздо больших масштабах. Он нашёл единомышленников, мечтавших о постепенном, незаметном и мощном педагогическом преображении общества. И когда, после крушения тирана, один из политиков, рвущихся к власти, предложил им составить для него педагогический раздел программного документа, они с радостью взялись за работу.