Анатолий Горшков - Приказано: выстоять!

Хорошее дело – дисциплина. Я быстро втянулся в размеренный армейский ритм, с его почти аскетической целесообразностью, подчинением каждой минуты делу. Строевая подготовка, изучение уставов, рубка лозы – сначала на коне, идущем шагом, потом рысью, галопом, мытье казармы, дежурство на кухне, стрельба, политзанятия… Я похудел, окреп. Ничто не омрачало моей службы, вот только писем от Тамары не было. Впрочем, эта неизвестность длилась недолго. Перед отъездом из полковой школы младшего командного состава на практику на заставы я получил письмо от матери, которое все разъяснило: «Вышла Тамара замуж. Видать, не пара ты ей».

Больно стало мне от этой вести, больно и горько. Но служба не дает надолго замыкаться в своем горе. А вскоре сбылось мое желание: я получил назначение на пограничную заставу.

…Конец февраля 1931 года на Дальнем Востоке был теплым. Снег быстро сошел, но ночью подмораживало, лужи затягивало ледком. Во всем чувствовалась близкая весна.

На заставе нам были рады, как бывают рады новым людям лишь пограничники. Суровая служба, наряды, отрезанность от городов и сел накладывают свой отпечаток на жизнь заставы. И потому каждого нового человека здесь встречают как дорогого гостя.

Сразу же после обеда получил приказ готовиться к ночному наряду. Остались позади долгие дни военной учебы и теперь лишь несколько часов отделяли меня от события, которого я так долго ждал.

– Кто здесь Горшков? – подошел к нам коренастый крепкий пограничник.

– Пойдем со мной, – и он зашагал к казарме.

Я поравнялся с ним. Он окинул меня взглядом исподлобья, шумно вздохнул и сказал:

– Парамонов я. Проводник собаки. В наряд с тобой пойдем.

И вот мы уже стоим по стойке «смирно», а начальник заставы говорит глуховатым голосом: «Приказываю выступить на охрану границы Союза Советских Социалистических Республик. Вид наряда…» Мы вышли за ворота заставы. Джек обнюхал меня и быстро признал своим.

– Застава – наш левый фланг, – объяснял мне на ходу Парамонов, – вон те сопки – правый фланг. Туда сейчас и пойдем.

После всех разговоров о границе, после многодневного ожидания выхода в дозор я чувствовал себя, как натянутая струна. Слышал шорох листьев, шуршание полевых мышей под ними, звон ручейка, бегущего где-то недалеко от нас, дыхание Парамонова, мягкое шлепанье Джека.

И вдруг – шорох! Он был не из этого, ставшего вдруг привычным и понятным мне мира. Я тронул Парамонова за плечо: «Кто-то идет…» Он остановился, прислушался. Глянул на собаку, та – на него.

– Показалось тебе, – сказал и пошел дальше.

Прошли мы еще немного, и я уже отчетливо слышу: кто-то крадется навстречу. Собака повела носом и потянула в сторону, откуда слышался шорох.

– Перережем дорогу, – сказал Парамонов. – Они пойдут по ней.

Мы проскочили густой кустарник, залегли. Тела я почти не чувствовал, лишь сердце колотилось в груди. В серебристом свете луны увидели человека. За ним шел другой, третий, четвертый, пятый… Пять!

– Спокойно, Толя, спокойно, – прошептал мне вдруг Парамонов. – Мы возьмем их, только не суетись.

Странным образом, но шепот этот меня мгновенно отрезвил.

И вот уже нарушители в трех метрах от нас.

– Стой! – Парамонов вскакивает, и, словно спущенная пружина, рядом с ним промелькнула наша собака. Реакция нарушителей была мгновенной: поворот и врассыпную назад к границе.

– Фас! – Джек метнулся к ближайшему беглецу. Парамонов вскинул винтовку и выстрелил над головами нарушителей. Крик того, на которого бросилась наша собака, выстрелы охладили пыл беглецов, и они поспешно выстроились на дороге. Все произошло настолько быстро, что я не успел даже ощутить азарта задержания…

– Руки за голову! Не двигаться! – Парамонов спокойно и уверенно руководил задержанными. – Стань у них сзади, – кивнул он мне. – В случае сопротивления, попытки к бегству стреляй без предупреждения.

Но стрелять мне не пришлось. Мы услышали дробь копыт лошадей группы пограничников, идущей нам на помощь. Передали своим товарищам нарушителей и вновь углубились в кустарник – срок наряда не кончился. Вернулись мы на заставу, преисполненные гордости, собственного достоинства, старательно скрывая свою радость под маской напускной усталости и спокойствия. Особенно трудно это удавалось мне – первый наряд, и вот на тебе – задержание!

Крепился недолго и, едва остался со своими одногодками, такими же новичками, как и я, куда девалось мое спокойствие. Рассказывал намного дольше, чем длилось само задержание, и, наверное, так и не смог бы уйти от этой темы, но меня позвал Парамонов:

– Пошли, поглядишь на свою работу.

В комнате дежурного на лавке сидели пятеро нарушителей. Они несли через границу шелк.

– Видал, каких красивых птичек взяли? – засмеялся начальник заставы. – Молодец, Горшков. Хорошо начинаешь!

И я вдруг понял совершенно отчетливо: не смогу больше без границы…

А ровно через год после начала службы был в Благовещенске. Только шинель на мне была уже командирская и петлицы украшали два «кубаря». Прибыл я на стажировку в кавалерийский пограничный отряд.

– Займетесь одним мелким служащим железной дороги, – я внимательно слушал начальника группы, в которую меня зачислили. – Аккуратно является на работу, золото не моет нигде, но в магазин торгсина ходит два раза в неделю – сдает «металл». Нужно узнать, откуда он у него.

Магазины торгсина были организованы для тех, кто имел драгоценности и хотел обменять их на дефицитные товары. Но сюда шли и те, у кого сохранились алмазы, золото, серебро от богатых родственников, и те, кто утаил золото на прииске или добыл его, нарушая государственную монополию.

Несколько дней издалека присматривался я к своему «подопечному». Пальтецо потертое, потухшие глаза, осунувшееся лицо рано постаревшего человека. Два раза в неделю появлялся он в магазине, вынимал гильзу патрона и, вытащив пробку из нее, высыпал на весы несколько граммов желтого металла. Получал взамен продукты и торопливо уходил. Значит, было у него золото. Откуда? Сколько? Я мог строить какие угодно предположения, но где то, единственно верное? Пришлось детально заняться прошлым этого человека. Выяснилась одна любопытная деталь – до революции он работал у золотопромышленника в лаборатории. Наворовал тогда еще, а теперь понемногу меняет? Нашел забытое или спрятанное?

– Ни для ареста, ни для допроса у нас нет оснований, – охладил мой пыл начальник группы. – А поговорить с человеком можешь. Все в жизни бывает… Но безоговорочно записывать кого-то в преступники мы не имеем права, пока не будет на то бесспорных доказательств.

И вот этот человек передо мной. Робкие движения, присел на краешек стула, мнет фуражку. До золота добрались быстро.