V. A. - A6V9

Около входа в коридор расположился стол с самим кассиром, продающим билеты в оба зала. Взглянув на табличку с ценой я, признаться честно, весьма удивился: один билет в кинотеатр стоит всех выигранных мною недавно денег. Глянув ещё раз в коридор, от души ухмыльнулся, наблюдая за этим вавилонским столпотворением: все самые богатые и материально обеспеченные люди Америки толпились в узком коридорчике, коротая время за шампанским, лёгкими закусками, курением сигар и обсуждением предстоящего зрелища, попутно передавая друг другу то один поднос, то другой. Мне настолько сильно захотелось к ним присоединиться, что, недолго думая, отдал все выигранные деньги в покере за один билет в кинотеатр на короткометражку. Секунду спустя, получив заветный клочок бумажки, аккуратно просочился внутрь коридора, попутно знакомясь с наиболее привлекающими меня людьми и беря с подноса последний бокал с шампанским.

Стоим мы так в предвкушении ранее невиданного зрелища, жуём канапе, запивая шампанским и вдыхая дым от сигар, ничего не подозреваем. Бдительность всех окружающих меня людей на тот момент упала чуть ниже нуля. И вдруг во всём помещении внезапно гаснет свет, все голоса затихают, остаётся только музыка, которую внезапно перекрывает звук выбитой и слетевшей с петель парадной входной двери и единственным голосом, кричащим кому-то издалека: «Пошли! Ну же! Давайте! Шевелитесь!» А после выстрелы. Повсюду вспышки от выстрелов вперемешку с предсмертными вскриками людей, так и не успевшими понять, что произошло. До нашего коридора дошли в последнюю очередь. Так же внезапно включили свет, и сквозь толпящихся вокруг нас солдат я узрел горы ещё тёплых трупов тех, с кем пять минут назад говорил. Они были повсюду: за барными стойками и игральными столами, на кожаных диванах с креслами и на полу танцевальной зоны, на балконе и выходящими из подвала. Повсюду в немыслимых позах лежали люди со стеклянными глазами, смотрящими теперь куда-то в пустоту.

У женщины, стоящей около меня, случился истерический припадок, у ещё одной в самом начале очереди – обморок, кто-то поддался панике, кто-то пытался сбежать, но было уже слишком поздно. У меня в голове отчётливо вертелась одна мысль: меня не могут вот просто так взять и убить. Просто не могут… Недолго думая, всех мужчин поставили лицом к стене и начали обыскивать на предмет наличия у кого-то оружия с последующей его конфискацией, а всех женщин вывели в главное помещение, после чего нам зачитали обвинение с приговором в виде расстрела. И в самый последний момент, когда у всех стоящих около стены паника достигла своего пика, отчего некоторые начали молиться, а солдаты прицеливаться, в любой момент готовясь нажать на курок, командир отряда внезапно остановил своих подчинённых и медленно направился ко мне. Попросив опустить руки и повернуться к нему лицом, он начал внимательно меня осматривать, изредка дотрагиваясь то до пальцев рук или волос, то до одежды или подбородка. Уже после, придя к какому-то внутреннему решению, тихо проговорил: «Этого оставить. Его и отвезём – должен понравиться. А этих, – тут он презрительно взглянул на женщин, – в бордель. Им там самое место». Меня схватили под руки, оперативно выволокли на улицу и, приложив к губам с носом платочек с хлороформом, затолкали в чёрный автомобиль. Последнее, что я услышал, постепенно проваливаясь в сон – звуки расстрела.

Проснувшись наяву с вновь дёргающимся левым веком.

Проснувшись с утра, почувствовал в своей квартире запах формалина. Всегда ощущаю этот запах, когда кто-то из близких или знакомых должен умереть. Чувствую его до сих пор, хотя сейчас уже почти вечер. Так странно… В этот раз он кажется по-особому сильным и привлекательным, дурманящим и притягивающим к себе, будто хочет обнять и больше не отпускать вовсе. Никогда… Под бокал белого полусладкого присутствие этого до боли знакомого запаха ощущается слишком отчётливо и различимо. Возможно, никто не умрёт. Не знаю… Иногда мне хочется с головой окунуться в этот запах, чтобы им пропитались мои волосы, тело, кожа. Смерть не увидит, если сам будешь пахнуть смертью, так ведь? Я помню эти слова до сих пор… На самом деле иногда мне хочется спросить: а когда настанет моя очередь? Когда запах формалина окутает меня в последний раз и навсегда? Но ведь я знаю, что люди так просто не умирают…

Меня ненавидели и презирали, но я оставался спокоен. Меня унижали, надо мной издевались, меня отовсюду гнали как можно дальше. Но я был спокоен. Меня предавали, меня подставляли, мне лгали. Но даже так я был спокоен. Мне открыто угрожали, мне в след сыпали проклятиями, меня пытались сжить со свету, пытались морально уничтожить, меня словесно хоронили, мне в лицо желали смерти. И я всё так же оставался спокоен. Не от того, что не боялся – иногда очень даже. От того, что всегда знал, что сделать и как поступить. Я всегда знал, как выжить и как начать жить заново. Знал, как вновь собрать себя по кускам, куда и к чему приклеить, что с чем спаять, что на что наложить, чтобы вышло почти так же, как раньше. Но я бы не делал всего этого, если бы меня не успокаивала одна-единственная мысль: я могу прекратить всё это в любой момент. Да, у меня действительно есть такая возможность на постоянной основе, почти 24/7. Эта мысль является своего рода последним рубежом, преодолеть который я пытался лишь однажды, но позже пожелал продолжить игру. И сейчас, возможно, вновь пришла пора пересмотреть всю свою жизнь. Почему?

Я пытался спасать всё самое ценное, что было в жизни. Но как спасти то, что не хочет быть спасённым вместе со мной? Если всё это вмиг оказалось в руках кого-то другого? Хотя, оно ведь там было изначально – это просто я наивный слепец. И теперь, когда я прозрел, в ту же секунду захотелось уничтожить самого себя: продать, отдать, раздарить, распилить на куски и выдать на руки по частям в виде сувениров. Опустошить себя до абсолютно свободного пространства. Выпустить всех своих демонов наружу и распрощаться. Вынуть из себя всё самое дорогое и принести в жертву одному лишь мне известному богу. Потом дойти до своих чувств, приставить к стене и хладнокровно расстрелять. Вытащить все мысли и за несколько секунд превратить их в пепел. Выдрать на себе все волосы, чтобы оголиться до конца, полностью. Вырвать себе язык, чтобы больше никогда не издать и звука. Выпилить из тела руки и ноги, чтобы потом даже ползать не смог. И вот в таком виде лежать последние минуты своей жизни на холодном паркете собственной квартиры и безмолвно рыдать. Не от того, что больно, а от того, что совсем скоро всё закончится. Потому что теперь не знаю, как иначе…