Мэри Дирборн - Эрнест Хемингуэй. Обратная сторона праздника. Первая полная биография

Помещения кабинета врача были отделены от гостиной дверью с матовой панелью, на которой был выгравирован фамильный герб Хемингуэев, придуманный Грейс и Эдом. Вдоль приемной тянулись книжные полки с книгами и образцами его таксидермистского мастерства. Телефон занял место на обеденном столе, на тот случай, если пациенты будут вызывать доктора во время обеда. В другом конце гостиной (где был, как описывала Марселина, «чрезвычайно современный» камин) находилась музыкальная комната Грейс, созданная в соответствии с последними акустическими требованиями. Она была в 30 футов в длину и в ширину, а высота потолка была 15 футов, так что здесь можно было построить балкон для зрителей. На радиаторах стояли большие оцинкованные контейнеры с водой, которые, как прочитала Грейс, должны были поддерживать точность настройки рояля «Стейнвей» (еще одно фортепьяно, на котором играли дети, стояло в столовой). На платформе, накрытой ковром, выступали ученики Грейс. На одной стене, где Грейс надеялась в один прекрасный день поставить орган, висел портрет прапрадеда детей, Уильяма Эдварда Миллера, который, как и его отец, любил музыку, но оставил ее в погоне за мирскими благами и в конце жизни он стал веслианским священником.

Несмотря на то что дом Хемингуэев был построен весьма практично и с вниманием к деталям, похоже, что жители Оак-Парка действительно считали дом слишком дорогим для семьи и судачили об этом. Подруга Марселины по детским играм вспоминала, каким огромным казался дом и насколько «нетрадиционно» он был построен. «Было в нем что-то помпезное, – заметила она, – чего они явно не могли себе позволить». Дом высотой в три этажа привлекал внимание всего квартала.

Когда началось строительство дома на Кенилуорт-авеню, Эрнест и Марселина пошли в первый класс в школу Лоуэлл. Оба быстро научились читать. Дом, который арендовала семья, находился рядом с публичной библиотекой Оак-Парка, «Институтом Сковилла». Видимо, у Хемингуэев больше не было няни, а если и была, то все ее внимание было посвящено младшим девочкам, поэтому брат и сестра каждый день после школы шли в «Сковилл», где читали, сидя на маленьких стульях за низкими столами, пока библиотекарь не отправлял их домой в обед. Осенью 1906 года, когда семья наконец переехала в новый дом, двое старших детей перешли в школу Оливера Уэнделла Холмса.

Хемингуэи были заняты не только стройкой в Оак-Парке. Примерно в то же самое время, когда родилась Урсула, к коттеджу на озере Валлун было пристроено крыло с кухней, а позже появилось еще и отдельное здание с тремя спальнями. Росла семья – росли и обязанности детей. Хорошим примером служит день стирки в «Уиндмире». Эд придумал чистящий раствор, которым можно было стирать одежду, белье и постельные принадлежности без необходимости намыливать и тереть ткань. С этим раствором белье кипятили в двух отдельных котлах. Когда котел немного остывал, Эд с одним из детей переносил его, под честное слово, к озеру, где его ждали другие дети, стоя по пояс в воде. Они полоскали белье, Эд помогал им отжать его и отнести и повесить на веревку за домом. Как позже отмечала Марселина, дети могли ходить босиком и надевать один комбинезон, однако накрахмаленные нижние юбки и кружева, не говоря уже об огромном количестве белья и постельных принадлежностей (одних только полотенец!), задавали им много тяжелой работы. Любопытно, что Грейс составила график сменных обязанностей по кухне, так что ей приходилось готовить лишь один раз в восемь дней. В первые два дня заданного периода готовили Грейс и ее третья дочь (Санни), в следующие два – помощница матери (Рут Арнольд) и самая младшая из девочек (Кэрол), потом – Марселина вместе со школьной подругой и в последние два дня – Эд и Эрнест. «Даже в том возрасте я понимала, что все это немного странно, все, что происходило, – вспоминала одна знакомая семьи. – За кухней не было никакого надзора, вообще».

Организация такой большой семьи могла граничить со смешным. Когда дети расходились в толпе, Эд призывал их свистком, имитирующим звуки американской куропатки. Так часто бывало во время поездок в цирк или на ярмарку штата, в Чикагский зоопарк или Полевой музей (Музей естественной истории), открытый в 1893 году, который Хемингуэи очень любили. Детям следовало собраться «мгновенно», как рассказывала Марселина. В «Уиндмире» они учились выживать и спасать свои жизни. Эд выводил лодку на озеро и начинал раскачивать ее до тех пор, пока она не опрокидывалась. Отец объяснял им, что нужно плыть к берегу или залезать на лодку сверху. Он высаживал их в воду полностью одетыми, в глубоком месте, и задавал время, за которое им следовало снять обувь и одежду и доплыть до берега. Дети всерьез соперничали друг с другом.

Хотя дети Хемингуэев не начинали прямого бунта до подросткового возраста, довольно рано им пришлось столкнуться с родительскими ограничениями, сохранившимися, казалось, еще с викторианской эпохи. Детей ужасно злили эти ограничения. Эд, за плечами которого было происхождение из пуританской Новой Англии, воспитание приверженцем евангелиста Дуайта Муди и протестантская строгость Оберлинского колледжа, занимал, когда дело касалось разрешения детям того или иного, жесткую позицию. В 1886 году он вступил в группу под названием «Пояс надежды» и дал обещание, что не будет баловаться «вином, пивом, опьяняющими напитками, табаком и сквернословить». Он выступал против танцев, карточных игр и азартных игр. Грейс, которая в 1893 году кокетливо спрашивала Эда в письме, осуждает ли он посещение театров, была более терпимой, чем ее муж. В доме Эрнеста Холла имелся бильярдный стол, где он учил свою дочь игре, которую многие сочли бы подозрительной с нравственной точки зрения. В первые годы брака муж Грейс перенял от ее отца, вольно или невольно, привычку сидеть вечером с курительной трубкой после ужина, вместе с шурином, дядей Тайли, за закрытыми дверьми в гостиной. Грейс в целом любила игры и одобряла танцы как светские развлечения – которые станут причиной сражений в семье, когда девочки немного повзрослеют.

Неудивительно, что именно Эд Хемингуэй был сторонником дисциплины в семье. Как и многие дети, отпрыски Хемингуэев знали, что лучше не сразу идти со своими вопросами к отцу и получить автоматическое «нет», а, скорее, обработать сначала мать, таким образом делая более вероятным итоговое согласие Эда. Он без церемоний мог отшлепать за плохое поведение и часто доставал ремень, которым правил бритву. (Грейс пользовалась расческой при необходимости.) Скоро дети обнаружили, что строгие правила Эда кажутся не такими тяжелыми, если о них знаешь. Труднее им было свыкнуться с переменчивостью настроения отца. Марселина писала: «Щеки с ямочками и очаровательная улыбка отца могли за мгновение смениться строгим, тугим ртом и пронзительным взглядом, который сам по себе имел дисциплинарное воздействие. Иногда переход от веселости к суровости был настолько резким, что мы оказывались не готовы и испытывали шок, когда в одну минуту папа обнимал кого-нибудь из нас рукой, или мы сидели у него на коленях, смеясь и болтая, а через минуту – кто-то из нас что-нибудь не так сказал или сделал, или отец внезапно вспоминал о каких-то невыполненных обязанностях – нам приказывали идти в свои комнаты и иногда оставляли без ужина».