Дэвид Линч - Комната снов. Автобиография Дэвида Линча

В каком-то смысле я верил в Бога, когда взрослел. Я особо об этом не задумывался, но просто знал, что есть что-то, что следит за порядком вещей и направляет его. Одним воскресным утром, когда мне было четырнадцать, я задумался о том, что походы в церковь ничего мне не дают. Я знал, что ничего не вынес для себя, и сейчас, возвращаясь в прошлое, понимаю, что тогда я начал становиться на путь Махариши. Когда я работал над фильмом «Голова-ластик», то смотрел на фотографии индийских мастеров и думал: «Это лицо знает что-то, чего не знаю я. Возможно ли существование такой вещи, как просветление? Оно реально или это нечто сугубо индийское? Теперь я знаю, что реально. Так или иначе, в церковь я ходить перестал.

Как и в любой школе, любимчики старшей школы Хаммонд пользовались популярностью. Были и братства – не то, чтобы они состояли из плохих парней, но их члены регулярно прогуливали физкультуру, так как у них были свои дела. Я состоял в одном из таких братств. Нашим президентом был Лестер Гроссман, и он был тем еще персонажем. После школы Лестер подрабатывал в обувном магазине, и каждую ночь он таскал оттуда металлическую ложку для обуви. Он просто бросал ее в кучу других ложек в своей спальне. Родственник Лестера раздобыл нам множество электрических лампочек по супердешевой цене, и мы продавали их соседям. Лампочки разлетались как горячие пирожки, и мы выручали невероятную уйму денег, а затем спускали их на вечеринки. И не только для старшей школы, но и для всех старших школ Вашингтона, округа Колумбия, а их была тьма. Мы наняли группу Hot Nuts, организовали плату за вход и опять-таки выручили уйму денег. Их было столько, что мы проводили неделю на побережье Вирджинии, снимая маленькие бунгало и ужиная каждую ночь, с новыми и новыми тратами. Я состоял в братстве на протяжении всей старшей школы. В подвалах устраивали медленные танцы, и я тоже туда ходил. А вот кино для меня ничего не значило в мои подростковые годы. Я ездил лишь в кинотеатры для автомобилей под открытым небом и то лишь затем, чтобы целоваться. В кинотеатрах я был лишь несколько раз и не понимал, зачем туда ходить. Там холодно и темно, а снаружи проходит день. Можно же столько всего сделать!

Сейчас я одеваюсь так же, как и тогда, но будучи в старшей школе, не подозревал, что у меня был собственный стиль. Я покупал одежду в «Пенниз». Мне нравились брюки цвета хаки, пальто и галстук – мне просто было так удобно. На протяжении долго времени я носил три галстука – две бабочки и обычный – но бабочки я сам не завязывал, они просто были пристегнуты. Верхнюю пуговицу на рубашке я всегда застегивал, потому что не люблю, когда ключицы на воздухе, а еще не люблю, когда моих ключиц вообще что-то касается. Это меня с ума сводит, сам не знаю, почему. Возможно, это была одна из причин, по которой я носил галстуки – чтобы защитить шею.

С Джеком Фиском я познакомился в школе, и мы тут же подружились, потому что оба интересовались искусством. Но что мне по-настоящему нравилось в Джеке, так это то, что он был очень предан своей работе. То, с какой серьезностью он работает или что-то строит, прекрасно. Я бесконечно уважаю Джека, и познакомились мы в юном возрасте, как раз в таком, когда люди остаются друзьями на долгое время. Иногда мы не общаемся по несколько месяцев, но тем не менее, Джек – мой лучший друг. Я очень хорошо помню, как познакомился с его сестрой Мэри. Она была настоящей лисицей, и меня всегда к ней тянуло. Мы недолго встречались, и я с ней целовался, чем наверняка очень сильно огорчил Джека.

В мой первый год в новой школе я встречался с Линдой Стайлз. Линда была миниатюрной девушкой, склонной к драме, и мы часто целовались в подвале ее дома. У нее были очень милые родители: отец служил во флоте, а мать была невероятно хорошенькой, и они позволяли мне курить в подвале. Многие тогда относились к курению нейтрально. Позже Линда стала встречаться с тем заводилой из плохой компании, и я подозреваю, что у них что-то было. Видите ли, мне было до этих дел далеко, пока не исполнилось восемнадцать летом. Может, я отставал в этом плане, но мне кажется, для тех дней это было вполне нормально. Времена были другими. После Линды Стайлз я встречался с другими девушками. Если спросите про типаж, то я отвечу, что предпочитаю брюнеток-«библиотекарей», чья скромная наружность скрывает в себе бушующее пламя…

Джуди Вестерман была моей главной девушкой в старшей школе, и я очень сильно ее любил. Она была похожа на Паулу Прентисс. Был ли я верен ей? Нет. В смысле, и да, и нет. Я встречался с другими девушками и даже заходил дальше, потому что Джуди была католичкой. Наверное, в начале наших отношений она позволяла даже больше, чем в конце, потому что изучала катехизис и обнаруживала все новые и новые вещи, которых ей нельзя делать. Лишь одна девушка разбила мне сердце, и звали ее Нэнси Бриггс. Она была подругой моего друга Чарли Смита, и я не в курсе, знал ли он о моей влюбленности. А вот она меня не любила. Всю первую половину колледжа в Бостоне я сходил по ней с ума и в итоге остался с разбитым сердцем.

На рождественских каникулах я поехал в Вирджинию и неистово по ней чах, и тогда Дэвид Килер сказал: «Почему бы тебе просто не пригласить ее на ланч и не посмотреть, как все пойдет?» Я позвонил Нэнси, и мы отправились в МакДональдс. Мы взяли еду в машину, я спросил, любит ли она меня, а она ответила, что нет. Вот так все и прошло. Я не мог отпустить это довольно долгое время, и она часто мне снилась. Что такого было в Нэнси Бриггс? Я просто любил ее, и кто вообще разберет, почему мы влюбляемся в кого-то. С ней ничего не случилось, но я не могу вычеркнуть ее из своей личной системы. После того, как я закончил съемки «Синего бархата» в Уилмингтоне, я по какой-то причине решил позвонить ей. Каким-то образом мне удалось раздобыть ее номер, я набрал его и в ту секунду, когда я услышал ее голос, моя тоска по ней приняла вселенские масштабы. Сон обернулся явью, а сон – сильнейшая вещь. Удивительно, на что мы способны в собственном разуме. Почему же я так изнывал по ней все эти годы? Иди пойми…

В конце 50-х страна менялась, и перемены, свидетелем которых я стал в Вирджинии, добрались и до Бойсе. Когда убили Кеннеди, дела пошли очень плохо. Я помню тот день. Тогда я расставлял картины для выставки в холле института, рядом с кабинетом администрации, и услышал по радио что-то о президенте. О его смерти ничего не говорилось, он лишь попал в больницу, началась шумиха. Когда я закончил свои дела, вышла женщина и сказала, что мне лучше вернуться в класс. Так я и поступил. Вернулся в класс, администрация сделала объявление и закрыла школу. Я проводил Джуди домой. Она так плакала, что не могла говорить. Кеннеди был католиком, как и она, и она очень его любила. Она жила в квартире на втором этаже. Мы поднялись наверх и зашли, в гостиной была ее мама. Джуди оставила меня, прошла мимо нее, завернула за угол, вошла в свою комнату и не выходила оттуда четыре дня.