Дэвид Линч - Комната снов. Автобиография Дэвида Линча

Квартира Джека была крошечной, и нам было необходимо переезжать, так что мы нашли местечко на углу Тринадцатой и Вуд. Мы переехали в канун Нового года, и я помню переезд, как будто это было вчера. Было около часа ночи. Мы катили тележку из супермаркета. На нее мы положили матрас Джека, а сверху – все его вещи, у меня же была всего одна сумка, и вот мы толкали эту тележку по улице. Когда мы проходили мимо какой-то счастливой пары, возможно, подвыпившей, они сказали: «Вы переезжаете в канун Нового года? Вам нужно сколько-нибудь денег?», на что я крикнул: «Нет, мы богаты!». Не знаю, почему я это сказал, но я правда чувствовал себя богатым.

Наше жилье походило на склад, в котором разместились туалет и раковина. Душа и горячей воды не было, но Джек грел воду с помощью кофе-машины из нержавейки. В нашем распоряжении был весь первый этаж, у меня была студия на втором рядом с Ричардом Чилдерсом, у которого была комната там же. Моя спальня была на чердаке. Окно в нее выдуло ветром, и вместо него был приклеен кусок фанеры. Вместо туалета у меня был кухонный горшок, который я опорожнял на заднем дворе. Стены спальни были все в трещинах, поэтому я зашел в телефонную будку и нарвал желтых страниц из справочника – я хотел не желтые страницы, а белые. Я замешал белой краски и обклеил все стены белыми страницами, получилось очень красиво. В комнате стоял электрический обогреватель. Как-то утром Джеймс Гарвард зашел разбудить меня и подвезти на учебу, и оказалось, что фанера отвалилась, а на пол намело горку свежего снега. Моя подушка почти загорелась, потому что я ставил обогреватель очень близко к кровати, так что, не исключено, что это спасло мне жизнь.

Джеймс был парнем что надо. Он был старше меня, он был замечательным художником и очень много работал. Знаете слово «художественный?» Идеально его описывает. Все, к чему он прикасался, приобретало этот фантастический художественный отпечаток, и Джеймс весьма и весьма преуспевал. Однажды мы вшестером или всемером отправились в Нью-Йорк, потому что Джеймс принимал участие в одном крупном шоу в центре. К концу открытия мы изрядно напились, и нам надо было возвращаться. Не помню, был ли за рулем я, но по ощущениям да. Был час или два ночи, и на всем пути нам встречались лишь зеленые светофоры. Невероятно.

Вирджиния Мейтланд стала серьезной художницей, но я помню ее как любительницу вечеринок. Как-то раз она была на улице и на углу увидела молодого человека, который свистел, подражая птичьим голосам. Она привела его домой, и он продолжил пародировать птиц у нее в гостиной. Ей так это понравилось, что она решила его оставить, и тем парнем был Боб Чедвик. Боб работал на заводе, и начальник очень его любил – Боб никогда не ошибался. Он работал в месте, где стоял десятиметровый станок с десятью тысячами различных механизмов для нанесения сложной резьбы, и Боб был единственным, кто мог управляться с этой махиной. Он просто интуитивно знал, как что-либо делать. Он не был художником в прямом смысле слова, но он был художником по механизмам.

Район у нас был странный. Мы жили рядом с «Pop’s Diner», которым управляли Поп и его сын Энди, и как раз там я встретил парня, работавшего в морге, который сказал: «Если захотите заглянуть в любое время, просто дайте мне знать и позвоните в колокольчик в полночь». В одну из ночей я пошел к нему и позвонил. Он открыл дверь, и я увидел нечто, напоминающее небольшой вестибюль. Там был автомат с сигаретами, автомат со сладостями, старая плитка на полу, небольшая стойка ресепшн, диван и коридор, который вел к двери позади. Он открыл ее и сказал: «Проходите и чувствуйте себя как дома». За дверью не было работников, и я оказался в полном одиночестве. Там было несколько комнат с разным содержимым, и я направился в холодную. Температура была низкой, поскольку было необходимо сохранять тела, сложенные на полках по типу ярусной кровати. Все они прошли через несчастный случай или насилие, на всех были увечья и порезы – не кровоточащие порезы, но открытые раны. Я провел там немало времени, размышляя о каждом из них и о том, что они могли пережить. Мне не было тревожно, только интересно. Была комната с частями, где были лишь части тел взрослых и младенцев, но ничего такого, что бы меня напугало. Однажды по пути в Белую Башню на ланч я увидел в морге улыбающиеся мешки смерти. Если пройти вниз по аллее, то можно увидеть, как открывалась задняя дверь морга, и на колышках висели пластиковые мешки для тел. Их вымывали, вода стекала вниз, в результате чего середина проседала и превращала мешок в подобие большой улыбки. Улыбающиеся мешки смерти.

Должно быть, за то время я изменился и испортился. Джуди Вестерман училась тогда в Пенсильванском университете, и я думал, что она состоит в сестринском сообществе. Однажды Джек и я должны были отвезти туда несколько картин. Я подумал: «Здорово, увижу Джуди». Мы приехали, передали картины, и я пошел в ее общежитие. Там было так чисто, а я учился в школе искусств и выглядел полным голодранцем. Все девочки странно на меня косились. Джуди сказали, что я пришел, и, наверное, я ее смутил. Я думал, ей сказали: «Что это там за оборвыш?» – но она спустилась, и мы очень славно побеседовали. Она привыкла к такой части меня, но они нет. Это был последний раз, когда я видел Джуди.

Однажды мы устроили шумную вечеринку на углу Тринадцатой и Вуд. Там было несколько сотен людей, и кто-то подошел ко мне и сказал: «Дэвид, у такого-то есть оружие. Надо его у него отобрать и спрятать». Тот парень рассердился на кого-то, так что мы взяли его пушку и спрятали в туалете – я вырос в окружении огнестрельного оружия, так что никаких неудобств при обращении с ним не испытываю. На вечеринке было полным полно студентов-художников, но не все они были таковыми, и еще была девушка, которая казалась простоватой, но при этом была невероятно сексуальна. Прекрасное сочетание. Вероятно, дело было зимой, потому что все куртки были сложены у меня на чердаке, и когда кто-то уходил, я шел наверх и приносил куртку ее владельцу. В очередной раз я зашел в комнату, и на моей постели, рядом с норковой шубкой, лежала та девушка со спущенными штанами – очевидно, кто-то уже воспользовался ее положением. Она была пьяна в стельку, я помог ей встать и одел ее. Вот что творилось на той вечеринке.

Людей была тьма, и в итоге явились копы и сказали: «Поступила жалоба, все расходятся по домам». Отлично, большинство гостей ушли, но человек пятнадцать осталось. Кто-то тихо играл на акустической гитаре, правда, очень тихо, но копы вернулись и сказали: «Мы думали, что сказали вам всем расходиться». И тогда та девушка, Оливия, подошла к одному из копов, показала средний палец и спросила: «А не пройти ли вам ко всем чертям?». Вот так нас всех: меня, Джека, Оливию, остальных ребят – забрали в участок. В ходе выяснения обстоятельств полиция узнала, что мы с Джеком проживали в том доме, так что нас арестовали как владельцев площади, нарушающей порядок, и посадили в тюрьму. Оливия не могла придержать язык и отправилась в женскую тюрьму. Джека и меня бросили в камеру – в нашей уже сидел трансвестит по имени Куки, а в камере чуть дальше – еще один, и они переговаривались всю ночь. Еще там был убийца, занявший койку, а также по меньшей мере человек шесть. Наутро мы предстали перед судом, но благодаря студентам-художникам нас выпустили под залог.