Кристи Уотсон - Язык милосердия. Воспоминания медсестры

О том, что включала в себя работа медсестры и как ее выполнять, написано было мало, поэтому я представления не имела, справлюсь ли я с ней. Я обнаружила, что сестринское дело возникло раньше, чем были написаны книги по истории, и давно существовало во всех культурах. Один из самых ранних письменных текстов, имеющих отношение к сестринскому делу, – это Чарака-самхита, трактат, составленный в Индии приблизительно в I веке до н. э., в котором сказано, что медсестры должны быть сострадательны ко всем. Сестринское дело также тесно связано с исламом. В начале VII века медсестрами становились верные последовательницы ислама. Первая профессиональная медсестра в истории этой религии, Руфайда бинт Саад, считалась образцовой медсестрой благодаря ее сострадательности и способности к эмпатии.

Сострадание, сочувствие, эмпатия – именно такими качествами, согласно истории, должна обладать хорошая медсестра. В своем воображении я часто возвращалась в эту библиотеку в Бакингемшире, потому что мне казалось, что на пройденном мной к тому моменту карьерном пути именно этих качеств мне частенько не хватало – качеств, которые мы забыли или перестали ценить. Но когда мне было шестнадцать, я еще была полна надежд, энергии и идеализма. И когда мне исполнилось семнадцать, я решила действовать. Довольно менять профессии и метаться туда-сюда: я решила стать медсестрой. К тому же я знала, что в моей жизни еще будут вечеринки.

Через несколько месяцев я каким-то образом попала на курсы медсестер, хотя была на пару недель младше официально разрешенного возраста слушателей – семнадцати с половиной лет. Я переехала в сестринское общежитие в Бедфорде. Общежитие находилось за больницей – большая многоэтажка, наполненная хлопаньем дверей и доносящимся откуда-то время от времени истерическим хохотом. Большую часть комнат в моем крыле занимали сестры-первогодки, но еще там было несколько рентген-лаборантов, студентов, изучающих физиотерапию, ну и время от времени к нам подселяли какого-нибудь врача. Все студентки-медсестры в основном были молодыми, безбашенными и впервые оказались вдали от дома. Среди них было немало ирландок («У нас было два варианта, – говорили они, – в медсестры или в монашки») и немного мужчин (в то время все они поголовно были гомосексуалистами). Внизу находилась прачечная – прямо рядом с душной телевизионной комнатой, где стояли кресла в полиэтиленовых чехлах, к которым вечно прилипали вспотевшие бедра: батареи работали на полную катушку двадцать четыре часа в сутки. В этой телевизионной комнате после того, как я случайно выпалила, что прилипла к креслу, я познакомилась с одним психиатром-практикантом, и он на несколько лет стал моим парнем. Моя спальня находилась рядом с туалетами, поэтому в ней пахло сыростью, а одна из моих подруг однажды вырастила на ковре кресс-салат. На кухне было грязно, в холодильнике – полно еды с истекшим сроком годности, а на одном из шкафчиков висела записка: НЕ ВОРУЙТЕ ЕДУ. МЫ ЗНАЕМ, ЧТО ЭТО СДЕЛАЛИ ВЫ.

В гулком фойе висел телефон, который без конца звонил в любое время дня и ночи. Ссоры, стук каблуков (кто-то бежит по коридору), громкая музыка. Мы все курили – обычно сигареты, но запах травки, словно приглушенный шум, неизменно витал в воздухе, так что спустя какое-то время его и вовсе переставали замечать. Мы свободно заходили друг к другу в комнаты, словно члены некой общины, и никогда не запирали двери. У меня над кроватью висел плакат с анатомическими рисунками Леонардо да Винчи, на которых он изобразил камеры сердца. На стене – полка, забитая учебниками по сестринскому делу и потрепанными романами, а рядом с кроватью – стопка книг по философии. Плюс к этому – чайник, обогреватель, у которого не получалось убавить мощность, и окно, которое не открывалось. Еще была раковина, где можно было мыть грязные кружки и себя, куда можно было скидывать пепел, блевать и в течение нескольких недель, когда туалеты засорились, мочиться. Моим сверстникам казалось, что удобств не слишком много, но мне, человеку, который так долго жил в общей комнате в социальном центре, а до этого – в одном доме с парнем и его соседями-мужчинами, это место казалось раем.

И все же первая ночь всегда самая тяжелая. Я представления не имела, что мне придется делать, став медсестрой, и я уже стала сожалеть о том, что не задала больше вопросов медсестрам, которые посоветовали мне подать заявку на курсы. Я жутко боялась, что у меня не получится, боялась представить, какое выражение увижу на лицах родителей, когда заявлю, что вновь передумала. Их и так шокировало мое решение стать медсестрой: мой отец расхохотался. Несмотря на то что я ухаживала за инвалидами, в их глазах я все еще была взбалмошным подростком, которому ни до кого не было дела. Вообразить, что я могу посвятить себя благому делу, можно было лишь с сильной натяжкой.

В ту ночь я не могла уснуть и лежала, слушая, как за стеной соседка ругается со своим парнем – угрюмым долговязым охранником, который вопреки всем правилам, похоже, жил вместе с ней. Даже когда они притихли, уснуть я все равно не могла. В моей голове плясали сомнения. Я знала, что, по крайней мере, какое-то время у меня будут только аудиторные занятия, а значит, я не смогу никого случайно убить и мне не придется мыть член какому-нибудь старику или испытывать нечто столь же ужасное. И все же меня переполняла тревога. А когда той же ночью я пошла в туалет, один на весь этаж, и увидела использованную прокладку, приклеенную к двери уборной, меня чуть не стошнило. Помимо того что это было жутко отвратительно, я вспомнила, что меня всегда начинало пошатывать при виде крови.

Моя хлипкость подтвердилась на следующее утро, во время профессионального медосмотра. У всех брали кровь на анализ. «Чтобы приложить их к вашему делу, – объяснила врач-флеботомист. – На случай, если вы уколетесь иглой и подцепите ВИЧ. Тогда мы сможем определить, были ли вы инфицированы ранее». Шел 1994 год, и повсюду витали страхи и ложные слухи о ВИЧ. Флеботомист перевязала мою руку жгутом.

– Ты учишься на медсестру или на врача? – спросила она.

Я посмотрела на иглу, на то, как пробирка наполняется кровью, и комната поплыла у меня перед глазами. Голос врача, казалось, звучал где-то в отдалении:

– Кристи! Кристи!

Когда я пришла в себя, оказалось, что я лежу на полу, мои ноги закинуты на стул, а надо мной стоит врач, которая брала у меня кровь. Она засмеялась:

– Пришла в себя?

Я медленно поднялась на локтях, стараясь сфокусировать на чем-нибудь взгляд.

– Что случилось?

– Ты упала в обморок, дорогая. Это бывает. Хотя, возможно, тебе стоит пересмотреть выбор профессии.

Двадцать лет работы медсестрой лишили меня многого, но взамен дали не меньше. Я хочу поделиться с вами трагедиями и радостями, которые случались на моем незаурядном профессиональном пути. Давайте совершим обход и проследим за человеческой жизнью от рождения и до самой смерти: пройдем мимо отделения интенсивной терапии для новорожденных и выйдем через двойные двери в терапевтическое отделение, бросимся по коридору, получив сигнал экстренного вызова, пройдем мимо аптеки и кухни для персонала прямиком в отделение неотложной помощи. Мы изнутри посмотрим на саму больницу и на работу медсестры и ее многочисленные нюансы. Когда я начинала, в моем представлении работа медсестры требовала знаний химии, биологии, физики, фармакологии и анатомии. Теперь я знаю, что на самом деле моя работа – это философия, психология, искусство, этика и политика. По пути нам встретятся разные люди – пациенты, их родственники, врачи, медсестры, – люди, которые вам, возможно, уже знакомы. Ведь все мы в какой-то момент нашей жизни нуждались в сестринском уходе. И сами мы отчасти медсестры.