Лиза Бреннан-Джобс - Маленькая рыбка. История моей жизни

– Я скоро вернусь, – сказала я.

Мы отпустили друг друга, и я повернулась, чтобы уйти.

– Лиз.

– Да?

– Ты пахнешь туалетом.

К тому времени, как мне исполнилось семь, мы с мамой успели переехать тринадцать раз.

Мы снимали жилье неофициально: то поселялись в свободной комнате у друзей, то снимали угол у основного съемщика. Последнее место, где мы жили, перестало быть пригодным для обитания, когда кто-то без предупреждения продал холодильник. На следующий день мама позвонила отцу с просьбой давать больше денег, и он увеличил ежемесячную денежную поддержку на 200 долларов. Мы снова переехали, на этот раз в квартиру на первом этаже маленького здания позади дома на Чаннинг-авеню в Пало-Алто – первое жилье, которое мама сняла на свое имя. Наше новое обиталище было только для нас.

Темно-коричневый дом, позади которого находилась наша квартира, был в американском ремесленном стиле, с пыльными зарослями плюща вместо лужайки и двумя согнутыми кустарниковыми дубами, почти касающимися земли. Паутина, протянувшаяся между плющом и деревьями, притягивала пыльцу и сверкала белизной в лучах солнца. С улицы не видно было, что позади дома находится здание с квартирами.

До этого мы жили в городках неподалеку: Менло-Парке, Лос-Альтосе, Портола-Вэлли, – но именно Пало-Алто мы впоследствии стали называть домом.

Земля здесь была черной, жирной, душистой, и под камнями я находила красных жучков, червей розового или пепельного цвета, длинных сороконожек и мокриц с серым панцирем, которые сворачивались в клубок, когда я трогала их пальцем. Воздух пах эвкалиптом, нагретой солнцем грязью, влагой и скошенной травой. Железнодорожные пути делят город на две половины; рядом с ними находится Стэнфордский университет с его длинным овальным газоном и золоченой часовней в конце усаженной пальмами дороги.

В день, когда мы переехали, мама поставила у нового дома машину и мы перенесли все наши вещи: кухонные принадлежности, матрас, письменный стол, кресло-качалку, лампы, книги.

– Поэтому кочевники так ничего и не создали, – занося в дом коробку, сказала она, всклокоченная, руки перепачканы белой грунтовкой для холста. – Они так часто переходят с место на место, что не успевают построить что-нибудь, что осталось бы после них.

В гостиной была раздвижная стеклянная дверь, которая вела на небольшую веранду. За верандой тянулась полоса сухой травы и чертополоха, рос чахлый дуб и такое же чахлое фиговое дерево, а за всем этим – дебри бамбука, от которого, по маминым словам, очень трудно избавиться, если он пустит корни.

Когда мы покончили с разгрузкой, она встала, уперев руки в боки, и мы вместе оглядели комнату – даже со всеми нашими вещами она казалась пустой.

На следующий день она позвонила отцу на работу и попросила о помощи.

– Сейчас приедет Элейн на фургоне: мы собираемся к твоему отцу забрать диван, – сказала мать несколько дней спустя.

Отец жил в Саратоге, рядом с Монте-Серено, в получасе езды от нас. Я никогда раньше не бывала у него дома и не слышала о городе, где он жил. Я и видела-то его всего пару раз.

Мама сказала, что когда она позвонила, отец предложил отдать нам лишний диван. Она не сомневалась: если мы не заберем диван как можно скорее, отец его просто выкинет или предложение перестанет действовать. И как знать, когда нам снова удастся воспользоваться фургоном Элейн?

Я ходила в первый класс вместе с детьми-близнецами Элейн, братом и сестрой. Элейн была старше матери. Она не собирала волосы, и свободно лежавшие пряди ее волнистых черных волос при определенном освещении создавали вокруг ее головы подобие гало. Мама была юной, чувствительной и сияющей, без мужа, дома, семьи – всего того, что было у Элейн. Вместо этого у нее была я, а у меня было две задачи: первая – защищать ее, чтобы она могла защитить меня, и вторая – воспитать и ошлифовать ее, чтобы она могла справиться с миром, как шлифуют наждачной бумагой поверхность, чтобы краска лучше ложилась.

– Налево или направо? – все время спрашивала Элейн. Она спешила: у нее была запись к врачу. У мамы дислексия, но она всегда настаивала, что не пользуется картами совсем не по этой причине, а потому что карты, по ее словам, были внутри нее, и она могла найти дорогу в любое место, где когда-либо бывала, даже если для этого приходилось пару раз не туда свернуть. Но часто выходило так, что мы сбивались с пути.

– Налево, – сказала она. – Нет, направо. Погоди. Да, налево.

Элейн это слегка раздражало, но мама и не думала извиняться. Она вела себя так, будто спасаемый находится в равном положении с теми, кто его спасает.

Солнце плело кружевные узоры на моих ногах. Воздух был влажный и плотный, пряные запахи лавра и земли щекотали мне нос.

Холмы в городках вокруг Пало-Алто появились из-за колебаний земной коры, там, где терлись друг о друга края литосферных плит.

– Мы как раз на слабом месте, где они встречаются, – сказала мама. – Если прямо сейчас случится землетрясение, мы провалимся.

Мы нашли правильный поворот, а потом подъездную аллею, утыкавшуюся в лужайку. Яркая трава с тонкими побегами казалась такой мягкой, что хотелось пройти по ней босиком. Дом был деревянный, с двускатной крышей – темной черепицей над белыми стенами. Солнечные лучи разбивались о высокие окна. Подобные дома я рисовала в тетрадке.

Мы позвонили в дверь и подождали, но никто не открыл. Мама подергала ручку.

– Заперто, – сказала она. – Черт. Похоже, он не собирается к нам выходить.

Она обошла дом, проверила все окна, попробовала открыть заднюю дверь.

– Заперто! – каждый раз кричала она.

У меня появились сомнения, действительно ли это его дом. Мама вернулась к главному входу и посмотрела на окна высоко над головой.

– Попробую там, – сказала мама. Ступила на водораспылитель, потом на водосток и, прижавшись к стене, ухватилась за подоконник. Нашла новые опоры для рук и ног, подняла голову и подтянулась.

Мы с Элейн наблюдали. Я жутко боялась, что она может упасть.

Предполагалось, что отец откроет нам дверь и пригласит войти. Может быть, покажет другую ненужную ему мебель и предложит навещать его.

Вместо этого мама карабкалась на стену, как воровка.

– Пойдем отсюда, – крикнула я. – Кажется, нас здесь не ждут.

– Надеюсь, у него нет сигнализации, – сказала она.

Она забралась на подоконник. Я затаила дыхание, ожидая воя сирен, но все было тихо. Она со скрипом открыла окно и, перебросив внутрь сначала одну ногу, потом другую, скрылась внутри. Через несколько секунд мама вышла через парадную дверь на солнце.

– Готово! – воскликнула она. Я заглянула внутрь: свет отражался от деревянного пола, высокого потолка. Прохладное, пустое пространство. В тот день и позже отец ассоциировался у меня с лужицами света, отражающегося от больших окон, тенями в глубине комнат и сладкими, затхлыми запахами благовоний и плесени.