Русский Журнал - Пушкин. Русский журнал о книгах №01/2008

Дзоло отталкивается от высказанной Карлом Шмиттом в «Номосе Земли» идеи, что объявление вооруженной агрессии государства вне закона, начиная с «вильсоновского космополитизма» Лиги Наций, на самом деле стало прелюдией для безграничных и дегуманизированных форм войны. Согласно Шмитту, говорит Дзоло, Первая мировая война ознаменовала собой конец jus publicum europaeum – Вестфальской системы, основанной на равенстве суверенных государств и признании Justus hostis – легитимного врага. Новый мировой порядок означал возвращение модели «справедливой войны» христианских схоластов, которая в своем этико-политическом измерении представляла собой своеобразное продолжение «священной войны» народа Израилева. В обстановке мира, гарантированной «беспристрастной» Лигой Наций, война переопределялась как международное преступление – преступление, которое могло быть вменено в вину индивиду так же легко, как и государству: вспомним раздававшиеся после Первой мировой войны призывы «отдать кайзера под суд». Опираясь на шмиттовскую периодизацию, Дзоло предлагает нашему вниманию генеалогию международного права XX века и его перехода от понятия Justus hostis к понятию агрессора как преступника с распространением права за рамки внутренней юрисдикции. В соответствии с этим диагнозом, поствестфальский порядок легитимирует ничем не ограниченное давление на тех, кого объявляют врагами человечества. Тем не менее этический универсализм, впервые нашедший свое воплощение в Лиге Наций, оказался неспособным или неготовым к созданию по-настоящему глобальных институтов для исполнения права за пределами национальных суверенных юрисдикции. В результате этот универсализм пришел к манихейскому видению конфликта, противопоставляющему гуманность варварству и целиком отвечающему интересам доминирующих держав.

ОБЪЯВЛЕНИЕ ВООРУЖЕННОЙ АГРЕССИИ ГОСУДАРСТВА ВНЕ ЗАКОНА НА САМОМ ДЕЛЕ СТАЛО ПРЕЛЮДИЕЙ ДЛЯ БЕЗГРАНИЧНЫХ И ДЕГУМАНИЗИРОВАННЫХ ФОРМ ВОЙНЫ

Затем Дзоло переходит к рассмотрению порочной амальгамы права и военного триумфа, отражением которой стал Нюрнбергский военный трибунал. Вопреки общепринятым представлениям о Нюрнберге как об образце добродетели Дзоло видит в нем институт правосудия победителей par excellence . Нюрнбергский трибунал был создан в соответствии с Лондонским соглашением союзников, которое было заключено 8 августа 1045 года – всего через два дня после Хиросимы и за два дня до Нагасаки. Но тех, кто отдал приказ о ядерных бомбардировках, не судили в Нюрнберге, ибо его юрисдикция ограничивалась только побежденным государством. Здесь, как и в не менее, если не более марионеточном Токийском трибунале, действовали двойные стандарты, которые реабилитировали преступления победителя – будь то jus ad helium при начале войны или jus in bello действия во время войны, – преследуя преступления противника вопреки всем принципам судопроизводства и права, от habeas corpus и права обжалования до принятия допустимых доказательств и отсутствия у закона обратной силы. Дзоло утверждает, что «нюрнбергская модель» отвечает определению «политического правосудия» у Отто Кирхаймера, где «принципиально различные функции правосудия и политики упраздняются», а уголовное судопроизводство превращается в «ритуальную театрализацию политики, персонификацию и клеймение врага, а также процедурную легитимацию возмездия». Победившие державы поступали совершенно безнаказанно и сами назначали обвинителей и судей. Права обвиняемых были представлены на усмотрение судей. Приговоры должны были носить образцово-показательный характер, пробуждая в воображении библейские картины воздаяния.

«Преступления агрессии», которые должен был осудить Нюрнберг, определены были из рук вон плохо. Как отмечает Дзоло, в Уставе ООН отсутствует рабочее определение «агрессии» и потому Совету Безопасности ООН по статье 51 предоставляется право решать, что именно следует считать агрессией. Что касается эффективности криминализации в предупреждении агрессивных войн – «тягчайшего международного преступления», согласно Нюрнбергскому трибуналу, поскольку «оно содержит в себе в сконцентрированном виде зло, содержащееся в каждом из остальных», – Дзоло говорит, что примеры американской войны во Вьетнаме или советского вторжения в Афганистан говорят сами за себя. Те же двойные стандарты правосудия победителей применимы к международному праву на оккупированных территориях, сформулированному в IV Женевской конвенции 1949 года. Хотя военная оккупация – скажем, в Косово, Ираке, Ливане или Палестине – обычно была результатом агрессивной войны, статья 64 гласит, что вторгающаяся держава может отменять местные законы, если это нужно для «безопасности оккупирующей державы». Как пишет Дзоло:

В результате волшебного нормативного превращения успешная военная агрессия, устанавливающая военную оккупацию, амнистирует «тягчайшее преступление» и легитимирует его результат.

Важная черта этого правового порядка – суверенное освобождение великих держав от всякой ответственности, отражением которого среди прочего служит сама структура Совета Безопасности ООН, этот слепок соотношения сил между победителями во Второй мировой войне, Дзоло подробно рассматривает критику Нюрнбергского трибунала, с которой выступили его современники, в том числе Ханна Арендт и Ганс Кельзен, известный австрийский юрист. Арендт поставила под сомнение мотивы победителей, отметив, что вменяемые обвиняемым в вину «преступления агрессии» во время их совершения не считались таковыми, к примеру, по пакту Бриана-Келлога 1928 года. Критика Кельзена, предложенная им сразу же после выхода его влиятельной работы «Мир через право», сама по себе звучала как приговор: в Нюрнберге было столько недостатков, что он должен был стать не прецедентом, а отрицательным примером, сродни первородному греху. Но во время холодной войны модель Нюрнбергского трибунала была отправлена в долгий ящик. Она вернулась к жизни лишь в начале 1990-х годов, когда теперь уже глобальные победители поставили создание трибуналов на поток: в 1993 году в Гааге был сформирован Международный суд по бывшей Югославии, в 1995 году за ним последовал Международный суд по Руанде в Аруше (Танзания). Три года спустя был одобрен устав постоянного Международного уголовного суда, и в 2003 году он был созван в Гааге. Кроме того, стремительно росло число «смешанных» юрисдикционных инстанций – в Камбодже, Сьерра-Леоне, Косове, Восточном Тиморе, – где международные судьи выносили решения, основываясь на национальных законах. Наконец, в 2003 году в Багдаде был создан Специальный трибунал по Ираку.