Array Коллектив авторов - Конфессия, империя, нация. Религия и проблема разнообразия в истории постсоветского пространства

На фоне таких высказываний 1670–1680-х годов нас не должен удивить девиз на гравюре 1697 года, помещенный между двумя колоннами и аллегорически изображающий взятие Азова: Plus ultra rosseanum (Дале и боле российское). Это намек на девиз ( Plus oultre – Между колоннами) знаменитого Карла V, действительно всемирного монарха, владевшего Испанией с Нидерландами и Южной Италией вместе со Священной Римской империей и Новым Светом. Колонны – это Геркулесовы столпы, по античной традиции находящиеся у западного пролива в Средиземное море, которые указали испанцам путь к западу, к новым странам и завоеваниям. В аллегории Азов имеет тот же смысл [87] Богословский М.М. Петр I: Материалы для биографии. М., 1940–1948. Т. 1–5; Yates F. A. Astraea: the Imperial Theme in the Sixteenth Century. London, 1985. Р. 54, 56–58. . Так что гордились только размерами и военной славой России, а не положением «метрополии», господствующей над периферией.

Накануне «метаморфосиса» России (слова Шафирова) национальное самосознание русских, по крайне мере русской элиты, состояло из трех элементов. Первый элемент – представление о России как о государстве православном, находящемся под властью исключительно благочестивых и боголюбивых царей. Это представление более династическое, чем государственное. Среди простого народа оно оставалось доминирующим и, наверное, единственным способом понимания России долгое время после Петра I.

С помощью киевских монахов элита «пристроила» к этой базовой структуре второй элемент – идею славено-российского народа, единого народа, состоявшего из русинов и московитов. Третий и совсем новый элемент, появившийся только в 1670–1680-х годах, можно назвать имперским чувством, гордостью за новую, сильную, огромную Россию, достигшую в это время новой мощи. Все три элемента, даже два последних, выросли на почве православия, в среде клира. Петровское время принесло новые понятия о культуре, человеке, государстве, и на их основе русское национальное самосознание неизбежно менялось. Как и что именно менялось – вопросы для новых исследований.

Наилучшая характеристика личности Петра Могилы, выдающегося религиозного и культурного деятеля первой половины ХVІІ века, посредством лишь нескольких слов удачно вписывающая его в культурный контекст эпохи барокко, дана в статье американского ученого украинского происхождения Игоря Шевченко, назвавшего Могилу «человеком многих миров» [88] Shevchenko I. The Many Worlds of Peter Mohyla // Harvard Ukrainian Studies. 1984. № VIII. Определение Шевченко, как бы отсылает нас к своему своеобразному антитезису, содержащемуся в известном предостережении Фомы Аквинского: «Бойся человека одной книги». . Ценность этой барочной метафоры – в ее многоплановости: Петр Могила принадлежал не только православной, но и католической религиозной культуре; не только польской политической нации, но и рутенскому полиэтническому сообществу в составе Польско-Литовского государства; не только Рутении как территориально-культурному ареалу, но и русской культуре в широчайшем смысле [89] Здесь и далее, когда автору не удается избежать определений вроде «русский», их необходимо толковать в расширительном смысле, как «восточнославянский», т.е. относящийся к (или имевший место на) территории современных государств Белоруссия, Россия и Украина. Используемые в статье термины «Рутения» и «рутенский» обозначают украинские и белорусские земли в составе Польско-Литовского государства, преимущественно населенные православными. Под термином «рутенский язык» здесь имеется в виду разговорный язык населения этих земель, использовавшийся не только в повседневной жизни, но и в религиозной полемической, преимущественно антикатолической, литературе ХVІ-ХVІІ вв., а также в документах того времени. ; не только ХVІІ веку, но и ХVІ, и ХVІІІ векам. Объяснюсь: биография личности калибра Могилы самодостаточна как предмет исторического исследования. Однако ее проецирование на более широкий культурно-исторический контекст позволяет делать далеко идущие выводы о путях формирования позднейших, в том числе и российских имперских, традиций. Приведу лишь несколько конкретных примеров. Завещав свою библиотеку Киевскому коллегиуму, Петр Могила положил начало ранее практически не существовавшей традиции жертвования книжных коллекций библиотекам образовательных учреждений. Во времена преобразований в России конца ХVІІ – начала ХVІІІ века именно выпускники Могилянского коллегиума обеспечили интеллектуальный костяк команды Петра І, по чьему прямому распоряжению сотни московитян направлялись на обучение в Киев; обратным потоком ехали в Великороссию киевские ученые-схоласты, чтобы занять там высокие церковные должности, основать семинарии и школы, завещая им свои библиотеки [90] См.: Okenfuss MJ. The Jesuit Origins of Petrine Education // The Eighteenth Century in Russia / Ed. by J.G. Garrard. Oxford, 1973. P. 121-122; Корчмарик Ф.Б. Духовні вливи Кива на Московщину в добу Гетьманськоï Украни. Нью-Йорк, 1964. P. 89, и др. . Одним из наиболее ярких представителей этой когорты был Феофан Прокопович, автор петровской церковной реформы, позволившей царю сосредоточить в своих руках максимум власти для проведения в жизнь плана европеизации Российской империи. Вплоть до ХІХ века оставались актуальными заложенные Петром Могилой основы теологической системы русского православия. И таких примеров множество.

Существует обширная историография, подробно освещающая деятельность Петра Могилы в период с конца 1620-х годов, когда он вступает на церковное поприще и становится видным политическим и культурным деятелем своего времени, сыгравшим основополагающую роль как в современном ему, так и в последующем развитии русского православия и образования. В то же время ощущается огромный недостаток достоверных документальных свидетельств о Могиле в том, что касается первых тридцати лет его жизни, и в особенности детства и отрочества [91] См., например, комментарий М. Жюги в его достаточно обширной статье о Петре Могиле, написанной в первой трети ХХ в. и помещенной в «Энциклопедии католической теологии»: «Несмотря на то, что о Петре Могиле много написано, о его жизни, особенно в первой ее части, нам по-прежнему известно очень мало» (Dictionnaire de Thйologie Catholique. Paris, 1929. Vol. X, 1. Col. 2063). . Следствием этого является практическое отсутствие в историографии в достаточной мере обоснованных гипотез о том, в каких условиях происходило формирование личности Петра Могилы, где он получил свое образование, а также о месте его пребывания на протяжении значительных отрезков времени, таких, например, как тринадцать лет, минувших со времени смерти его отца в 1607 году до 1621 года, когда он принял участие в битве при Хотине. Это также привело к появлению и бытованию в исторической литературе ряда достаточно неправдоподобных версий об отдельных периодах его биографии [92] Таких, например, как гипотеза о том, что он учился в парижской Сорбонне, об этом см. ниже. .