Михаил Леонтьев - За Путина, за победу!

В отношении американской антикризисной политики (и так или иначе плетущейся за ней мировой антикризисной политики): по мере того как она развивалась и прояснялись ее стиль, стратегия и результат, стало ясно, что к ней никаких претензий нет и быть не может. Это безальтернативная политика. Именно потому никакие обамы и прочие кадровые новации тут не играют никакой роли. Именно потому никакие «расследования причин кризиса» не поставят под удар положение Бернанке и авторитет Гринспена. Американская экономика (как и ее глобальная проекция) больна неизлечимо. Неизлечимого больного хороший доктор не лечит, он продлевает срок его комфортного существования. А это, признайте, совершенно другая методика. Это единственное и вполне достаточное оправдание тем антикризисным мерам, к которым прибегают американцы. В конце концов, пока страна жива и владеет собой, а в данном случае еще и всем миром, мало что может случиться. Инопланетяне прилетят, и вообще… А попытка вылечить кризис, то есть ликвидировать порождающие его дикие диспропорции в экономике, приведет к одномоментной экономической, социальной и политической катастрофе. С точки зрения Америки, повторим, эта политика безальтернативная.

Однако это очень слабое утешение для России. Жизнь показала, что в расчете на общую конъюнктуру в парадигме догоняющего развития, то есть в рамках «недогоняющей политики», любой конъюнктурный сбой глобальной экономики для России катастрофичен. Сама по себе глобальная система имеет ресурсы и механизмы продлевать свое существование, восстанавливать жизнедеятельность в процессе погружения в трясину кризиса. Нынешняя Россия падает камнем. Концепция «первая волна прошла, а второй не бывать» не имеет ничего общего с действительностью. Первой волны практически и не было. Ее сбили волной эмиссии. То есть антикризисная политика глобальная – это и есть алгоритм погружения в кризис. Если бы не особенности российской экономической структуры и ее политического положения, мы могли бы погружаться в этот кризис совокупно вместе со всеми. Однако даже и такой возможности у нас нет.

Двигаясь по избранной траектории, каждый следующий удар кризиса, даже смикшированный всей мощью глобальной экономики, мы будем встречать с меньшими резервами и падать на более низкую точку. Практика показала, что такие удары способны точечно выбивать именно останки обрабатывающих производств, работающих на внутренний спрос, и технологий, критических для оборонной безопасности. В две-три терации даже ослабленных кризисных волн мы утратим материальные предпосылки суверенитета. Это если глобальную экономику не сорвет с петель, что весьма вероятно в среднесрочной перспективе. Излишне напоминать, что наша социальная и политическая система восстанавливалась именно «под стабильность» и стабильностью питается. То есть для того чтобы она рухнула, достаточно утратить материальные предпосылки стабильности. При этом, заметьте, мы оставляем за скобками сознательное внешнее вмешательство в эту самую стабильность, которое при определенном уровне соблазнов практически гарантировано.

С этой точки зрения «нулевой период» закончился. Он не просто исчерпал себя. Для того чтобы выдержать очередной удар продолжающегося мирового кризиса, России придется изменить радикально и политику, и экономику. Мы обязаны научиться жить в противофазе со всем «прогрессивным человечеством». Так что «пожить по-человечески» по Юргенсу не получится. Ни при каких раскладах.

Три года министерству Анатолия Сердюкова. Реформе военной, конечно, не три года – гораздо меньше, поскольку половина этого времени ушла на инвентаризацию состояния вооруженных сил. Не припомню, чтобы какая-либо реформа последних двадцати лет вызывала бы такое злобное отторжение у профессионально заинтересованного сообщества, включая даже гайдаровские шоковые эксперименты. Сообщество не сплачивалось ради спасения армии, когда ее морально и физически аннигилировали в начале 90-х. Оно не бросилось спасать армию, которую пустили в расход в Первую чеченскую. Кстати, цифра, упоминаемая министром, – 90 тысяч как предельная численность сухопутной группировки, которую способна сформировать российская армия, – в первый раз обнаружилась в связи с Чечней. Хотелось бы уточнить: это 90 тысяч необученных бойцов, собранных в сводные батальоны, не прошедших никакого боевого слаживания. Автор своими глазами видел, например, 165-й полк морской пехоты, «Тихоокеанский». Это полномасштабный полк – 2 тысячи человек. На момент выдвижения в район боевых действий опыт обращения с автоматом Калашникова имело около 30 морпехов…

Если численность центрального аппарата «Арбатского военного округа» за короткий срок сокращается с 52 до 7 тысяч, можно себе представить, что эти 45 тысяч офицеров, почему-то отказавшиеся от предложения поменять московские квартиры на службу в отдаленных гарнизонах и написавшие рапорта об увольнении, не стали мощной группой поддержки проводимой реформы. И их можно понять. Еще легче понять сотни тысяч офицеров и прапорщиков, которым придется покинуть вооруженные силы. Они ни в чем не виноваты. Но армия, в которой на одного командира приходится один боец, – не армия, а цирк. Мы не можем, к сожалению, создавать дополнительные подразделения, чтобы трудоустроить всех желающих служить офицеров. Еще раз повторю: они ни в чем не виноваты, это мы довели армию до такого идиотизма. Но это не повод продолжать существовать в нем дальше. И те 84 полноценно укомплектованные бригады, которые сейчас сформированы, – это, конечно, еще не боеготовые соединения. Их надо обучить и перевооружить. Но во всяком случае есть кого обучать и перевооружать. Армию, состоящую на 90% из складов с устаревшим военным имуществом и сторожей при них, перевооружать невозможно, и переобучать в ней некого.

Теперь о системе военного управления: никого сильно не беспокоило, что наши военные округа превратились в обособленные вотчины, для которых весь смысл общения с центральными органами управления состоял в том, чтобы выбить лимиты. То же самое далее, по армиям, корпусам, дивизиям. Это типичная вассальная система: вассал моего вассала – не мой вассал. Восстановление вертикальной управляемости также почему-то не вызвало бурных восторгов на местах. И, наконец, – то, что называют «новым обликом вооруженных сил». Это концепция, выстраданная зарубежным и отечественным опытом. Характерно, что августовская операция на Кавказе не вызвала ни у политического, ни у военного руководства России победной эйфории. Ровно наоборот.

Военная доктрина, построенная на позиционном выдавливании противника силами фронтов, ушла в прошлое. Кстати, это ничего общего не имеет с политкорректными рассуждениями о том, что на смену конфликтам высокой интенсивности идут локальные конфликты и антитеррористические операции. В конфликтах любой интенсивности в современной войне упор делается на высокомобильные группировки, способные самостоятельно решать задачи на большом удалении от мест дислокации. Нашей дореформенной кадрированной армии для полномасштабного развертывания нормативно требовалось полтора года. Поищите в современном мире противника, который дал бы нам эти полтора года.