Максим Кантор - Стратегия Левиафана

После короткого опьянения марксизмом наступила пора скепсиса, исторический цинизм сочли отрезвлением.

История – так было принято считать, пока мода на Маркса не вернулась в связи с последним кризисом капиталистического общества, – науку Маркса опровергла. Считается, что социализм покончил самоубийством, характер труда изменился, рабочий класс (как он был описан Марксом) более не существует. Экономисты недавнего времени (в пору еще цветущего финансового капитализма) любили опровергать частности экономической теории Маркса – показывали ее анахронизм. Теоретические положения опровергали фактами: компьютеризацией, кредитной экономикой, демократией на местах. Было принято говорить о новом изобретении – о «бескризисной» капиталистической экономике, о perpetuum mobile преумножения богатств, и социологи клялись, что циклическое развитие общества устранили навсегда – теперь путь лежит только вперед и вверх.

Никакого иного философа не опровергали с таким удовольствием – ни Аристотеля, ни Канта не старались уличить в несоответствии реалиям сегодняшнего дня (хотя это сделать несложно). Желание уличить Маркса связано с тем, что его сочинения имеют для людей не умозрительный, но сугубо прикладной характер; ведь философ сказал, что хочет «изменить мир»! Отрицая или прославляя Маркса, гражданин осуществляет выбор линии поведения по отношению к себе подобным. Можно считать, что категорический императив Канта также формирует стиль поведения, но в Канте нет директивности: автор императива постоянно указывает на экстерриториальность человека, а экстерриториальность допускает в числе прочего и нежелание следовать императивам.

С Марксом – иначе. Одной из особенностей его философии является отрицание экстерриториальности человека: речи о возделывании своего сада быть не может; каждый работает в общем вертограде – этим объясняется как ураганное распространение учения, так и его глобальное отрицание; и то, и другое безудержно.

Есть две стихотворные строчки, передающие эту аффектацию марксизма. Первая принадлежит Маяковскому, это призыв всех людей на борьбу: «А у которого нету рук, пришел, чтоб и бился лбом бы» – именно так, истово, из последних сил, отдавая все свое существо борьбе, надлежит следовать марксизму. Вторая цитата – строка советского диссидента Галича: «Бойтесь того, кто скажет: ”Я знаю как надо“, кто скажет: ”Тому, кто пойдет за мной, рай на земле награда“». Назидательности и директивности: «я знаю, как надо» – Марксу простить не смогли, тем более что развитие событий не всегда совпадало с его прогнозами.

Тем больший ажиотаж вызвало то, что пузырь «бескризисной» экономической модели лопнул. Неужели немецкий еврей все-таки прав? И взоры растерянной общественности обратились к оплеванному пророку. Уж слишком напористо он говорил, вот если бы он был вежливым, мы бы послушали.

Марксу действительно присущ безапелляционный назидательный тон, оскорбительный для мещанина, чувствующего себя самодостаточным; уже в ранних работах Маркс говорит так, как говорили Отцы Церкви. Тоном утверждения очевидной истины говорил и сам Христос – это оскорбляло книжников, имевших основания полагать, что они тоже знакомы с предметом. Маркс уже в возрасте семнадцати лет написал (сочинение на тему выбора профессии), что хочет, как Христос, служить всем людям сразу, сообразно намерению формировались и амбиции. Это ошеломляющее по претенциозности заявление; среди интеллигентных людей не принято делать такие. Эту претензию Марксу не простили книжники (читай: софисты, читай: экономисты, читай: обыватели) сегодняшнего дня. Критика Маркса – Хайеком, равно как критика Христа – первосвященником Каиафой базируется на принципиальном различии понимания гносеологии: то, что является знанием для Каиафы, для Христа не является знанием вообще; то, что образует референтную группу аргументов Хайека, для Маркса – набор несущественных слов.

Очевидно, что Маркс и Христос оперируют иным представлением об истине, нежели их оппоненты. В случае Христа тезис общеизвестен: «Не человек для субботы, но суббота для человека», в случае Маркса дело обстоит точно так же. Особенность историософского (это заезженное слово, ставшее пустым; в данном случае слово «историософский» обозначает такой подход к историческим фактам, который формирует категориальное суждение о реальности) анализа Маркса в том, что он использует лишь те категории, которые добываются из самой истории. Эта фраза звучит парадоксально, поскольку философская категория – понятие, вообще говоря, идеальное; однако Маркс добывает категории опытным путем (об этом методе А. Зиновьев написал работу «Восхождение от абстрактного к конкретному», Г. Лукач посвятил этому методу много страниц). «Абстракции сами по себе (цитата из ранней работы Маркса «Немецкая идеология») не имеют ровно никакой ценности. Они могут пригодиться лишь для того, чтобы обеспечить упорядочение исторического материала». Процесс формирования категорий и оснований исторического суждения – именно этому посвящен первый том «Капитала» – имеет ту особенность, что действительности и истории не существует отдельно от нашего сознания. Само сознание, сам процесс мышления также является компонентом той самой реальности, которая должна стать основанием для выработки суждения о реальности.

Знаменитый раздел первой главы «Капитала», посвященный товарному фетишизму (тот самый раздел, про который Ленин говорил, будто его невозможно понять, не освоив предварительно Гегеля), является основанием для философского понимания политэкономии Маркса – Маркс использовал термины политэкономии как философские категории, в этом особенность данной книги. Политэкономия – есть реальность капиталистических расчетов; философия – абстрактное категориальное мышление; Маркс их сопрягает. Можно пояснить этот метод на примере картин Сезанна. Как известно (постулировано многократно), Сезанн трактует природу на основе куба, конуса и шара, геометрическими умозрительными формами измеряется зримый мир.

Эти формы – суть категории мышления; однако категории эти привнесены в холст не механически (как то будут делать кубисты), но извлечены методом наблюдений из самих изображаемых предметов: из дома, из облака, из дерева. Художник изображает дерево посредством того, что находит геометрическую классическую форму, к которой это реальное дерево стремится, и в дальнейшем исходит из того, что уточняет саму умозрительную форму – а реальное дерево рисуется как бы попутно. Сезанну принадлежит чрезвычайно парадоксальная и вместе с тем исключительно точная характеристика своего метода «по мере того как пишешь ( масляными красками. – М. К .), рисуешь». Как прикажете числить данный метод – по ведомству идеализма или материализма? Веками художники наносили на холст рисунок, который заполняли цветом, Сезанн предлагает делать это одновременно.