Александр Щипков - Религиозное измерение журналистики

Казачок посмотрел на этот снимок и сказал: нет, не пойдёт. Генерал должен выглядеть победителем, а здесь… На снимке был страшно усталый нездоровый человек, не по-военному замотанный шарфом, в низко надвинутой шапке, очень мало похожий на победителя. Но глаза были наполнены готовностью к смерти.

Мы заспорили. Нам не хотелось, чтобы Михаил Ефремов на скульптурном портрете выглядел советским пафосным генералом: грудь колесом, и вся в орденах. Александр Дмитриевич отчасти нас успокоил: такого генерала не будет, вам понравится то, что я сделаю. И принялся за работу.

…В понедельник мы с супругой собирались ехать в мастерскую скульптора в Переславль-Залесский, принимать работу в глине. В субботу мы были на богослужении в тарусском Петропавловском соборе. После Божественной литургии настоятель храма, отец Леонид Гвоздев, как обычно, служил панихиду. Мы подали записки за наших умерших уже родителей… И вдруг я совершенно спонтанно сказал жене: «Впиши Михаила тоже». Михаил – это Ефремов. У меня возникла вдруг мысль: что же мы делаем – заказываем ему памятник, ищем на этот памятник деньги… а сами притом даже и не молимся за него!

В это же воскресенье нам позвонил взволнованный Казачок и отменил показ портрета.

Как выяснилось впоследствии, Александр Дмитриевич, которому, кстати, уже за 80, работал всю ночь с субботы на воскресенье. Под утро уснул… и во сне увидел Михаила Григорьевича Ефремова. Такого, каков он на той, последней фотографии. Каким был в окружении. Обречённый командир обречённой армии. Человек, готовый к смерти, и в определённом смысле, может быть, уже умерший. Умереть для мира – это выражение применяют к монахам, но оно применимо, наверное, и в подобных случаях тоже. Никаких данных о религиозности Ефремова у нас не было; по всем нашим сведениям, он был вполне советский военачальник, член партии, конечно, и депутат Верховного Совета СССР. Но то, что мы видели на этом снимке, в его глазах, – это было абсолютно религиозное состояние души.

Спасавшая Москву, освобождавшая Наро-Фоминск, Боровск и Верею, 33‑я армия, которой командовал Ефремов, попала в окружение в результате трагической Ржевско-Вяземской операции. Очень долго – с сентября 41‑го по апрель 42‑го года – связывала силы гитлеровцев, и они никак не могли её одолеть. Армия перешла, по сути, на партизанскую тактику. Всё местное население знало ефремовцев. Однажды ночью они прорвали оборону немцев и вынудили их бежать из Свято-Троицкого Герасимо-Болдинского монастыря. Этот разорённый монастырь оккупанты использовали как сборный пункт – для русской рабочей силы, предназначенной к отправке в Германию. Накануне трое деревенских ребят пытались из монастыря бежать. Немцы поймали их и наутро должны были показательно расстрелять на глазах у прочих. Ефремовский прорыв спас мальчишкам жизнь. Один из этих спасённых – отец моей жены Любы. Так что наша семья обязана Ефремову самим своим существованием.

В апреле 42‑го года немецкое командование сбрасывает на позиции 33‑й армии листовки с ультиматумом: немцы заверяют командарма и его непосредственных подчинённых в своём уважении «к мужеству окружённой армии», которая «храбро сражается», и предлагают почётную капитуляцию с гарантией сохранения жизней всех сдавшихся добровольно. Ефремов докладывает о листовках в штаб Западного фронта. Он не собирается сдаваться. Сталин, понимавший, что 33‑я армия обречена, выслал самолет за Ефремовым – такая была практика во время войны, генералов вывозили, не давали им погибать. Ефремов отправил с этим самолетом знамёна и тяжелораненых. Сам улетать отказался. Не выполнил приказа главнокомандующего. Не бросил своих солдат. Не предал. Такой поступок невозможно совершить без какого-то религиозного чувства.

Скульптор Казачок оставил прежний вариант памятника генералу и сделал другого Ефремова – того, который на снимке и который был в его сне. От увеличения гонорара – за лишнюю работу – он при этом отказался.

Что касается денег на установку памятника – своих сбережений нам хватало только на четвертую часть всего проекта. Но первое время казалось, что найти их не составит большого труда: уж на боевого-то генерала, героя Великой Отечественной – дадут! Был я и у бизнесменов, и у деятелей искусства. Но увы: большинство потенциальных благотворителей энтузиазма не проявило.

Тогда я пошёл за советом к Сергею Миронову. Это было 20 мая 2011 года, спустя всего два дня после его знаменитой речи в Законодательном собрании Санкт-Петербурга. Для Миронова это было очень трудное время. Он только-только покинул пост председателя Совета Федерации, и, как это часто бывает, многие, скажем мягко, оставили его. Он слушал меня молча и с какой-то печалью. Имя и судьбу командарма Ефремова он прекрасно знал. Спросил только: «Что планируешь написать на пьедестале»? Я ответил: «Генерал Ефремов. Не предавшему Родину и солдат». На следующий день я уже приступил к постройке памятника. Памятник Михаилу Ефремову стоит сегодня в самом сердце старинной Тарусы, на площади перед Петропавловским собором.

Нужно сказать о том, почему мы, имея очень мало возможностей, взялись за это дело.

Весной 2011 года, вскоре после 9 мая, мы с женой чаёвничали в мастерской наших близких друзей-художников. За окном дымила Москва. Зашла речь о нашей Тарусе, о Цветаевых, Поленовых, о Заболоцком, об Ахмадулиной, о Паустовском и других покойных тарусянах. «Вот это имена! – восклицали наши друзья, – вот это бренды! Крошечная Таруса должна ими гордиться, воспевать и ставить им монументы». Неожиданно моя Люба сказала: а ещё надо бы в Тарусе поставить памятник генералу Михаилу Ефремову. Реакция была неожиданной – зачем?

Это «зачем» потрясло нас. Он же красный! Он не уехал в эмиграцию, он ещё в 1918‑м году вступил в один из рабочих отрядов, из которых формировалась Красная армия! Он устанавливал советскую власть в Закавказье! В 37‑м году его не расстреляли, как других, а всего лишь два месяца держали под арестом, допрашивали о связях с Блюхером и Тухачевским, и освободили, в конце концов, по желанию Сталина… И ему ещё памятник?!

Выйдя из гостей, мы переглянулись и поняли – мы построим памятник Ефремову, чего бы это ни стоило. Мы потратили последние деньги, лишились отпуска и всё лето провели в творческих муках, поисках средств, в борьбе за место под памятник и открыли его в последний день лета 31 августа 2011 года.

Судьба этого генерала, его поступок чрезвычайно важны для наших современников. На наших глазах в обществе, в стране происходит глубокая нравственная аберрация: утверждается нравственный релятивизм, относительность ценностей, относительность добра и зла. Вспомним фразу, знакомую многим, очень часто звучащую с экранов: «Ничего личного, старик, это бизнес». Прибыль важнее, чем человек и человеческие взаимоотношения. И это становится нормой! Нормой становится предательство.