Виктор Воронов - Расставания…и встречи

Разумом понимаешь, что такое расставание с родителями в жизни неизбежно и всё равно хочешь, чтобы оно было как можно позднее…

Само это расставание не является одномоментным процессом, а происходит длительное время. По сути, оно начинается когда мы «выпархиваем из родительского гнезда» в самостоятельную, как нам кажется, а скорее ещё и не совсем и не во всём самостоятельную жизнь. Так и я уезжал в своё время учиться в институт, а затем после его окончания начал работать вдали от родителей, в других городах и даже в другой области.

Помню, что в начале обучения – после переваривания нахлынувшей в городе новизны – мне страшно захотелось назад, домой – почему-то одолевала тоска. И хотя всё вроде бы было в порядке – и в институте, и в общежитии, а вот что-то было тоскливо. И скрывая это, приехал на ноябрьские праздники домой, в Черемхово. Немного отошёл, оттаял. Мама, конечно, всё поняла, но правильно сделала, не дав мне «раскиснуть», а с большой настойчивостью проводила меня на продолжение учёбы и обретение своего пути в жизни. Какого? – тогда ещё не было чётко видно, но своего, другого, определённым первым отрезком которого, несомненно, являлись черемховские детские годы в родном Забайкалье…

Подобное повторилось при начале работы после окончания института. Тоже всё было вокруг незнакомым. Захотелось это бросить и уехать к родителям в Борзю, где была небольшая передвижная механизированная колона (ПМК) – единственная строительная организация, где можно было бы работать по приобретённой профессии инженера-строителя. Здесь же, в Шелехове был настоящий строительный размах! Это-то удержало и повело дальше по жизни – уже более самостоятельно.

А сколько же переживаний из-за нас – братьев, находящихся вдали от дома было у мамы и отца? Невозможно, наверное, даже представить. И лишь в строчках и между строчками их писем можно теперь уже самому умудрённому жизненным опытом это прочесть и прочувствовать. Мамино «Живи умнее. Не допускай никаких глупостей. Будь самим собой!» сопровождало меня от письма до письма, а затем уже и при разговорах по обыкновенным, а позднее мобильным (сотовым) телефонам.

Разве можно чем-то измерить переживания матери, провожающей сына в незнакомый город на переполненном автобусе, который раз в день ходил до ближайшей железнодорожной станции, расположенной за двести пятьдесят километров!

Или позднее в Борзе, посадив меня в самолёт АН-24, у которого при прилёте почему-то не заглушались двигатели, а лётчики, несмотря на неисправность, решились сразу на обратный рейс, отец долго переживал пока дождался моего звонка о благополучном приземлении в Чите.

Таких расставаний-прощаний, к сожалению, и одновременно к счастью, поскольку они были не последними и за ними следовали новые встречи и общения – устные, письменные, телефонные, мысленные, было немало.

Были и тяжёлые расставания после последних прощаний с отцом и братом, а также в случаях, когда самочувствие мамы оставляло желать лучшего.

Но каждое из этих расставаний несло лишь тот объём горечи и тоски, который мог быть переварен водоворотом дальнейших событий и ритмом нашей жизни. И мы расставались и снова встречались, встречались и снова расставались в Черемхово, Борзе, Иркутске, Москве и Поваровке. Из этих, как и из других мгновений – хороших и плохих и состоит вся наша жизнь.

…Всякий раз по дороге на работу, делая в метро переход со станции «Тургеневская» на станцию «Чистые пруды», взгляд невольно зацеплял вывеску «Авиакассы». Здесь мною обычно приобретались билеты на самолёты при поездках в командировку и отпуск, а также покупался билет в Иркутск после первого маминого инсульта. Естественно, это служило лишним напоминанием о возможно предстоящей и необходимой поездке к маме.

Тогда же после интенсивного лечения в больнице, я застал её, накануне 8 марта, хоть и больную, но самостоятельно передвигающуюся по квартире. Врачи, брат, невестки и племянники сделали для этого очень много, постоянно дежуря по очереди круглые сутки в её палате. Теперь мне предстояло хоть ненадолго их заменить уже дома, дав им возможность немного отдышаться.

Положение было непростое, а количество закупленных лекарств и рекомендаций врачей было внушительным и потребовало даже составления своеобразного журнала-графика для контроля и отметок (утром, вечером, днём, до еды, после еды и т. п.).

И хотя это отнимало немало времени, всё же не это было страшно. Страшно и неуютно было наблюдать за самочувствием больного человека и тем как он спит. И спит ли или уже… Просыпаясь ночью в соседней комнате, прислушивался к неровному, а порою даже тяжёлому маминому дыханию, которое иногда надолго задерживалось и было еле слышно, но к радости, вновь было громким и самого страшного тогда не случилось.

Бывали, конечно, и всякие непредвиденные моменты, связанные с реакцией на приём большого количество антибиотиков, неожиданные её ночные бодрствования и многое другое. За эти беспокойные и с большим недосыпанием дни, поневоле почти приобрёл квалификацию медбрата или медсестры, изучил многие медицинские тонкости и со знанием дела мог беседовать с врачами, мамой и родственниками.

Улетал в Москву, не будучи очень-то уверенным в скорейшее мамино выздоровление. Но, к счастью, прилетев летом обнаружил большое её продвижение вперёд в части восстановления многих утраченных при болезни функций. Она категорически отказалась от приглашённой нами помощницы, сама измеряла себе давление, сама контролировала приём лекарств, что-то уже готовила себе на кухне, а позднее стала даже писать. Снова прошли с ней обследования, многих врачей и достигнутыми результатами удивили лечащего её в больнице врача, которая даже не ожидала такого прогресса. Но маму это не устраивало – она чувствовала и знала то, что у неё не получается или чего она вспомнить не может. И это её раздражало и расстраивало. А наши слова о том, что и так много лучше стало, ею воспринимались даже с обидой. Она хотела быть полноценным человеком, как и до первого инсульта.