Ирене Крекер - Несостоявшиеся судьбы. Из записок практикующей медсестры

Погода великолепная. Начало осени, а в воздухе ещё не чувствуется её присутствие ни в цвете листвы, ни в шорохе листьев. Сегодня воскресенье. Природа позвала, и я, поддавшись её волнительному призыву, набравшись решимости, предложила самому беспокойному пациенту совершить прогулку в парк. Он кивнул головой и со словами: «Ну, так пошли», – с трудом пересев из кресла в коляску, отправился своим ходом к лифту. Через несколько минут мы были уже на улице. Великолепие природы и воздух, пьянящий свежестью, не остались незамеченными. Мужчина развёл руками и, с трудом шевеля губами, улыбнулся по-детски широко и открыто, таким образом выражая восторг.

Мне тоже дышалось легче вдали от помещений клиники с их интерьером и запахами… Мы остановились около скамейки в глубине парка под деревом, раскинувшимся во всю ширь своей листвой.

Ситуация располагала к беседе, и та, не замедлив, набирая обороты, потекла в медленном ритме… Улыбнувшись собеседнику, я, присев на скамейку, поинтересовалась его самочувствием и предложила рассказать о себе. К моему изумлению, он, ни минуты не медля, начал рассказывать свою нехитрую жизненную историю.

Родился в конце сороковых годов в полной семье в бывшей Германской Демократической Республике. Отец – по профессии булочник, мать – работница мясной фабрики. Мой герой был единственным ребёнком в семье. Родители ничего не жалели для него, мечтали, что выучится и будет для них опорой на старости лет. Он был от природы мастером на все руки: умел починить любого рода аппаратуру, электроприборы, прославился среди соседей умением всё делать своими руками.

Окончив восьмилетку, приобрёл профессию автомеханика. Всё бы было хорошо, если бы ни смерть любимого отца. Он умер внезапно от остановки сердца. Юноша не смог справиться с этой трагедией. Сегодня он мне поведал, что после смерти отца началась депрессия. Ему мир стал не мил. Целыми неделями он лежал в постели, спал, просыпался, опять засыпал, проснувшись, плакал… Ему не хотелось ничего делать, душа не лежала ни к чему. Жизнь потеряла всякий смысл. Мать души в нём не чаяла. После смерти мужа, видя, что сын нуждается в помощи психиатра, обратилась за советом к домашнему врачу. Тот, недолго размышляя, направил двадцати трёхлетнего юношу в психиатрию.

Его там о многом не спрашивали, дали на подпись определённые документы… Так он оказался добровольным пациентом в этой клинике, о чём, по его словам, теперь не жалеет. «Душевнобольной», – сказал он, с тоской заглядывая мне в глаза, и непроизвольно развёл руками.

Пациент – человек спокойный по характеру, дружелюбный, умеющий найти контакт с любым, приспособиться, понять собеседника. Таков он и до сих пор, то есть в 65-летнем возрасте, но, правда, только в свои светлые жизненные фазы.

Как он мне объяснил, в то время на территории страны было только две большие психиатрические клиники, и мать приняла решение переехать на юг, где и поселилась недалеко от сына, сняв квартиру и отдавшись во власть судьбы. Он навещал её, пока она была жива.

Одно из отделений клиники стало для него домом. Ему нравилось находиться в обществе взрослых образованных людей, то есть медперсонала, который поначалу баловал юношу, проявляя к нему определённого рода доверие. В течение двадцати лет он помогал по хозяйству, работал в качестве помощника по обслуживанию в других отделениях, в прачечной, застилал постели пациентам, трудился по уборке территории…

Время шло. Приступы депрессии происходили всё чаще…

Сегодня я подумала, что давно не видела пациента таким как сейчас: расслабленным, мирным, уравновешенным, внутренне успокоенным…

Утром, лёжа в постели, он представлял собой совсем другую картину. Натянув на голову одеяло, крича и защищаясь от невидимого противника, он вспоминал и моё русское происхождение, и Москву с Красной площадью, и парад на ней… Извиваясь всем своим физически крепким телом, он поносил, то есть оскорблял, хаял всё подряд, что приходило на ум.

В таких случаях он обычно получает ещё в постели утренние медикаменты. Система искусственного питания позволяет эту процедуру упростить. Через определённое время пациент успокаивается. Проведя ещё около часа в постели, он как король прибывет в коляске в столовую, продолжая кривляться, плеваться, тем самым привлекая к себе всеобщее внимание.

Сегодня его сознание откликнулось светлой стороной на моё предложение совершить прогулку в парк, и вот мы оба наслаждаемся красотой неповторимого дня осени с его волнующими звуками и красками.

Мы сидим под ветвистым деревом, мимо проходящие люди, работники и обитатели нашего городка для психически больных пациентов, знают мужчину и проявляют к нему особого рода внимание: жмут руку, похлопывают по плечу в знак приветствия, одалживают сигарету, напоминают свои имена, фамилии…

Ничего необычного во всём этом, вроде, и нет, не считая того, что вечером пациент может предстать совсем в другом свете, когда уже недостаточно будет внимания одной медсестры-сиделки. Тогда будет разбиваться о пол и стены посуда, раздаваться жуткие вопли с отгороженной части столовой, где он обычно наедине с собой совершает обряд питания и общения с внутренними голосами, заполняющими его с лихвой…

Не хочу пугать читателя подробными зарисовками поведения этого обитателя, хочу просто отметить, что в течение сорока лет происходит деградация этого в прошлом скромного чувствительного юноши…

Ещё в юные годы психиатрами был выдвинут диагноз: шизофрения.

Что собственно произошло в течение этих немало-немного сорока с лишним лет? Почему из этого спокойного душевнобольного получился монстр, который при каждом удобном случае выкручивает руки медперсоналу, плюёт в лицо людям, обслуживающим его, употребляет непотребную лексику, в невменяемом состоянии крушит всё, что попадается ему на пути?

Не впервые за последнее десятилетие задумываюсь над этими вопросами. Сегодня, после откровенного разговора с пациентом, я вдруг непроизвольно осознала страшную трагедию, произошедшую с этим человеком, глубоко любящим своих родителей, в конечном итоге поплатившимся за это своей жизнью.

Я вглядываюсь в его болезненно-прищуренные глаза и думаю: «А кто же виноват, что тебя не вылечили, а покалечили, что ты жизни—то и не познал, горемычный?»

Он открыто поделился со мной сокровенным. В молодости ему нравилась девушка по имени Барбара. Он боялся дохнуть на неё, дотронуться, боялся словом сделать больно. Он жила в соседнем селе, в двенадцати километрах… Ему ничто не стоило каждый день добираться туда пешком, лишь бы увидеть её, услышать смех, окунуться в голубые глаза.