Евгений Вейденбаум - О пребывании Пушкина на Кавказе в 1829 году

Путь от Тифлиса до лагеря действующего корпуса на берегу Каре-чая, куда Пушкин прибыл 13 июня, описан очень кратко и, очевидно, на память или по самым беглым отметкам в дневнике. Наконец, движение с войсками от Соганлуга до Эрзерума изложено очень сухо и сдержанно, с опущением всяких подробностей, даже без названия тех мест (Каинлы, Миллидюз), где происходили сражения. Пушкин подчеркивает, что он не вмешивается в военные суждения и описывает только то, что сам успел увидеть. Между тем, живя в палатке Раевского, беседуя с Вольховским, Пущиным и другими лицами штаба, близко знавшими положение дел, Пушкин не мог, конечно, не видеть закулисной стороны войны, не всегда согласной с пышными реляциями. Он умолчал, например, о следствии, назначенном над начальником штаба бароном Д. Е. Остен-Сакеном за нерешительные будто бы действия кавалерии при преследовании 20 июня разбитого Гагки-паши. Следствие это окончилось выговорами Сакену и Раевскому и привело затем к удалению их обоих из кавказской армии. Пущин рассказывает в своих записках, что вся эта неприятная история была последствием неосторожности Сакена: еще в Тифлисе он обратил внимание Паскевича на статью в «Journal des Dèbats», в которой говорилось, что Паскевич самых обыкновенных способностей и что успех его кампаний должно приписать способностям его начальника штаба и многих других лиц, сосланных на Кавказ за 14 декабря.

Обратный путь из Эрзерума описан Пушкиным всего в нескольких строках, и все «Путешествие» оканчивается прибытием в Владикавказ. О своем довольно продолжительном пребывании на Кавказских Минеральных Водах поэт не упоминает ни одним словом.

Обратимся теперь к другим, названным выше источникам сведений о пребывании Пушкина на Кавказе в 1829 г.

Н. Б. Потокский, по его собственным словам, в 1829 г., не имея еще и 20 лет от роду, освободился от опеки своих родителей и с большими надеждами отправился на Кавказ с рекомендательными письмами к Н. Н. Раевскому, П. С. Санковскому и В. Д. Вольховскому. В Екатеринограде юноша встретился с Пушкиным и вместе с ним отправился в Владикавказ. В Тифлисе жили они в одной гостинице, а по возвращении Пушкина из Эрзерума встречались в доме Санковского.

Таким образом, Потокский мог бы значительно пополнить запас известий о кавказском путешествии Пушкина. Но, к сожалению, он писал свои воспоминания через 50 лет после встречи с поэтом. Никакая память не может выдержать такого долгого срока. Потокский допустил хронологические ошибки, обобщил отдельные случаи, сделал себя центральной фигурой событий. Поэтому воспоминания его не могут, по нашему мнению, считаться надежным источником сведений о Пушкине. Прежде всего, они противоречат во многом рассказу самого поэта. Чтобы не быть голословным, приведу несколько примеров. Потокский утверждает, что, едучи вместе с Пушкиным в Тифлис, встретил около Пасанаура барона Фелькерзама, спешившего в Петербург с донесением о победе над турками. Здесь явная хронологическая ошибка: адъютант графа Паскевича барон Иван Егорович Фелькерзам выехал из Эрзерума с донесением о занятии этого города только 28 июня 1829 г., когда Пушкин уже находился в действующем корпусе и присутствовал при сдаче столицы Анатолии. По рассказу Потокского, Пушкин весь путь от Екатеринограда до Тифлиса сделал верхом, причем Потокский неотлучно следовал за ним. Только станции за две до Тифлиса Потокский расхворался и не мог держаться на коне. Тогда Пушкин уложил больного в телегу и был при нем неотлучно до Тифлиса. Рассказ Пушкина не подтверждает этого сообщения. Из Пасанаура нетерпеливый поэт отправился пешком совершенно один, даже без проводника, и прошел до Душета. Здесь нагнали его граф Пушкин и Шернваль и предложили отправиться дальше в их экипаже. Предложение было принято, и путешественники крупной рысью, а иногда и вскачь поехали в Тифлис. Очевидно, что Пушкин и Потокский встретились в пути случайно, что это было одно из тех мимолетных знакомств, которые не оставили в памяти поэта никакого следа, тогда как на восторженного, романтически настроенного юношу встреча с прославленным поэтом произвела впечатление настолько глубокое, что через полвека она одна осталась в его памяти, затмив все остальные подробности. По рассказу Потокского, Пушкин любил писать мелом и углем стихи и рисовать карикатуры на дверях и стенах. Так делал будто бы Пушкин во всех укреплениях и даже во Владикавказе, по возвращении с обеда у генерала Скворцова. Очень возможно, что живой и шаловливый поэт написал где-нибудь стихи на дверях, но Потокский поспешил обобщить единичный случай и возвел его в особенную привычку Пушкина, как будто на каждом казачьем посту, в каждом дом, где только поэт останавливался, были к его услугам мел и уголь для расписывания стен и дверей.

С Михаилом Владимировичем Юзефовичем Пушкин встретился только 13 июня 1829 г., в день прибытия в отряд, стоявший лагерем на берегу Каре-чая, у подошвы Соганлугского хребта. Юзефович был тогда поручиком белгородского уланского полка и состоял адъютантом при начальнике кавалерии Н. Н. Раевском.

В отряде жил он в одной палатке со Львом Пушкиным, тоже адъютантом генерала Раевского. Таким образом, Юзефович имел возможность видеться с Пушкиным ежедневно, но он писал свои воспоминания в июле 1880 г., т. е. через 51 год после события, и, следовательно, многое забыл. Поэтому он передал (как сам заявляет) только то, что ясно и точно сохранилось в его памяти, за правду чего может ручаться по совести. К сожалению, в памяти его удержалось мало новых подробностей о пребывании Пушкина в отряде.

Очень драгоценными являются в этом отношении, как мы уже сказали, записки М. И. Пущина, обнародованные впервые Л. Н. Майковым. Он написал их в пятидесятых годах, следовательно, на 30 лет раньше Потокского и Юзефовича, когда события кампании 1829 г. были еще свежи в его памяти. Пущин сообщил впервые сведения, до того совершенно неизвестные, о пребывании Пушкина на Кавказских Минеральных Водах в августе и сентябре 1829 г., после возвращения из Эрзерума. Пушкин сам нигде ни одним словом не упоминает об этом, и только на двух его стихотворениях 1829 г. имеется помета: на кавказских водах.

Официальные сведения о пребывании Пушкина на Кавказе выразились только в переписке об учреждении за ним тайного полицейского надзора.

Намерение посетить Кавказ возникло у Пушкина еще в 1827 году. От 8 мая этого года [4] В письме этом год не указан, но все издатели сочинений Пушкина относят его к 1829 г. Содержанием самого письма не трудно доказать, что оно написано в 1827 году. Из «Путешествия в Арзрум» известно, что Пушкин выехал из Москвы на Кавказ 1 мая 1829 г., заехал в Орел повидаться с Ермоловым и 15 мая был в Георгиевске. Следовательно, он не мог писать брату Льву из Москвы 8 мая 1829 г. Затем вопросы: «Кончилась ли у вас война? Видел ли ты Ермолова и каково вам после его?» – были бы совершенно неуместны в 1829 г., так как Пушкин знал об усиленных приготовлениях к начатию второй турецкой кампании и, выехав на Кавказ, опасался не застать Раевского в Тифлисе. Точно так же странно было спрашивать брата о Ермолове, который в 1827 г. покинул Кавказ и удалился в свою орловскую деревню. Напротив, в 1827 г. вопросы, предложенные Пушкиным, были вполне естественны: Лев Пушкин определился в нижегородский драгунский полк в конце 1826 г., но прибыл к полку только в марте или апреле 1827 г., когда Паскевич только что занял место Ермолова (28 марта 1827 г.). Следовательно, Пушкин имел полное основание спрашивать брата, видел ли он Ермолова и каково служится на Кавказе, при новом начальнике. он писал из Москвы своему брату Льву Сергеевичу, служившему тогда в нижегородском драгунском полку: «Завтра еду в Петербург… Из Петербурга поеду в чужие края, т. е. в Европу, или восвояси, т. е. в Псков, но вероятнее – в Грузию, не для твоих прекрасных глаз, а для Раевского». Намерение это осуществилось, однако, только в 1829 г., причем Пушкин собрался на Кавказ, по-видимому, совершенно неожиданно, без всяких приготовлений. Сам он объяснял цель своей поездки различно. В черновом предисловии к «Путешествию в Арзрум», написанном 3 апреля 1835 г., было сказано: «В 1829 г. отправился я на кавказские воды. В таком близком расстоянии от Тифлиса мне захотелось туда съездить для свидания с братом и с некоторыми из моих приятелей». Между тем, выезжая 9 марта 1829 г. из Петербурга, Пушкин отметился в полиции выехавшим не на Кавказские Воды, а именно в Тифлис, по подорожной, данной ему петербургским почт-директором 4 марта 1829 г. до Тифлиса и обратно. Как в письме от 8 мая 1827 г., так и в черновом предисловии к «Путешествию в Арзрум» Пушкин объясняет свою поездку желанием повидаться с братом Львом и Н. Н. Раевским. Но замечательно, что в письме к тому же самому Раевскому от 30 января 1829 г., следовательно, за месяц до выезда из Петербурга на Кавказ, поэт ни слова не говорит о намерении посетить Грузию. Все это дает основание предполагать, что окончательное решение бросить столицу и отправиться в Азию созрело в Пушкине внезапно, под влиянием того тревожного состояния духа, в котором он тогда находился.