Владимир Головин - В. Махотин: спасибо, до свидания! Издание второе

Эти слова Миша Выходец взял эпиграфом к своему замечательному стихотворению.

Ода-эпитафия отсутствующему счастливо Виктору Федоровичу Махотину, человеку и гражданину нашего мира, непосредственному участнику жизни и смерти

Не помню точно, когда, кажется в 92-м, в начале весны, пригласил меня Касимов на поэтический вечер в Музей политических движений Урала. В бывший Историко-революционный музей имени Я. М. Свердлова. Пообещав, что и они с Ройзманом тоже будут присутствовать. Я знал, что Ройзман вряд ли станет читать там свои стихи, помня его твердое заявление на прощальном публичном выступлении зимой 90-го в бывшем Музее комсомола Урала. Который, кстати, находится по соседству с вышеупомянутым. Я сразу заподозрил неладное, но подумал, что Касимов все-таки должен прийти, раз позвал. Я вообще не люблю читать свои стихи перед незнакомой или малознакомой аудиторией. Тем более с большой сцены в каком-нибудь зале. Раньше почему-то у меня это довольно сносно получалось.

А потом, постепенно, как-то утратилась способность. Видимо, причина в том, что я не могу оценить на должном уровне качество читаемого вслух стихотворения. Читать стихи, да вообще, любой другой текст на бумаге – совсем другое дело. Я не поэт-эстрадник. Мои стихи не рассчитаны на сиюминутный взаимный контакт со слушателями. Да и артистическое обаяние оставляет желать лучшего. Словом, не очень-то мне хотелось тащиться на этот званый вечер, так как я отлично знал какая это будет бодяга. И придется стихи читать.

Так оно и вышло.

Организация сборища – никудышная. Где-то около часа мурыжили выступающих, которых было – кот наплакал. А также – желающих приобщиться в этот воскресный день к прекрасному.

Естественно, Ройзман с Касимовым не пришли. А знакомых, с которыми можно было бы скоротать за непринужденным разговором время, не оказалось. Кроме художника Виктора Махотина, работающего оформителем в Музее политических движений. Вообще скажите, какого хрена понадобилось устраивать поэтический вечер в музее не поэтических, а каких-то там политических непристойных движений? С которыми совсем не вяжутся движения души. И весьма сомнительна связь с ними сексуальных движений. Ладно, Бог с ними, главное, движение – это жизнь! А может быть, прав Лимонов, утверждающий, что политика в России – это и есть самая высокая поэзия.

Как бы там ни было, слонялся я, томясь от скуки, битый час по музейным залам.

Рассматривая всевозможные экспонаты и картинки, вывешенные в одном из залов и в вестибюле для привлечения публики. Хочется заметить, что и сейчас в этом музее постоянно проходят какието выставки для того, чтобы народ туда из любопытства заглядывал. Да и восковые фигуры и другие время от времени обновляющиеся экспозиции служат данной цели. Что вполне соответствует любой, даже самой захудалой, провинциальной кунсткамере. Но поскольку речь идет не о проблемах выживания культурных учреждений, продолжу свой рассказ в выбранном мной русле.

Итак, я взираю на окружающую меня унылую действительность. Конечно, можно было бы слегка разукрасить ее яркими красками. Но для этого необходим алкоголь, чего в данный момент я остерегался. Зная чем все может закончиться. Естественно, переступив порог данного культурно-просветительского учреждения и не найдя никаких знакомых, я направился в махотинскую каморку со скрипучей дверью. Где, как нетрудно догадаться, находилась его знаменитая мастерская.

Отвечающая всем обывательским представлениям о творческой лаборатории человека, связанного с искусством неразрывными кровными узами. И скоротал бы я у него эту тягомотину ожидания, да в каморке и без моей скромной персоны полна горница людей – соратников Махотина по ремеслу. Каких-то его приятелей, не связанных с ним ремеслом. И, как мне показалось, весьма подозрительных темных личностей, с которыми не хотелось разговаривать. Хочу заметить, что я, не противник поэтического беспорядка в жилище художника, тем не менее возникающий иногда у себя дома бунт вещей стараюсь как можно быстрее укротить. У других – другое дело. Даже приятно как-то без всякой зависти.

Короче, встречает меня Махотин радостным возгласом. А вслед за ним и другие, бывшие тогда там. Щурится Виктор Федорович своей лукавой ленинской улыбкой. Надо сказать, он внешне, особенно когда в кепке, очень похож на вождя мирового пролетариата. И тут же наливает мне стакан водяры. Я, к великому огорчению хозяина, отказываюсь. И невнятно бормочу какие-то смехотворные оправдания. Водки – море разливанное. Но я, как могу, борюсь с таким труднопереносимым для меня искушением. Махотин, как это обычно бывает, в своем амплуа – навеселе. Вообще-то, как мне кажется, слово «навеселе» не совсем уместно. По той простой причине, что Виктор всегда на веселе. Хоть выпивший, хоть трезвый, все равно – навеселе.

То есть кто-то может про Махотина сказать, что он всегда пьян. А кто-то, с тем же успехом, может сказать, что Махотин всегда трезв. Можно сказать «слегка пьян» или «слегка трезв». Четкого водораздела не существует. Но, и это главное, Виктор никогда не бывает пьян в стельку. В этом, как и в его картинах, и есть какая-то феноменальность. Таких как он я еще никогда не встречал. И, видимо, не встречу. Разговор у Махотина быстрый, захлебывающийся.

И нужно приложить неимоверное усилие, прежде чем поймешь, о чем он говорит. Что он хочет сказать. К тому же Махотин часто сбивается, теряя нить своих рассуждений. И его рассказ из-за этого постоянно перескакивает с одного на другое. В придачу что он не умеет слушать своего собеседника. Ты ему – про Фому, а он – про Ерему.

Итак, Касимова нет, вечер вести некому. И Махотин, на правах хозяина, берет на себя эту трудную миссию. Причем она ему вполне удается. Просто когда ему надоедает сидеть в своем чулане и до его ушей доносится все нарастающий, приобретающий угрожающие нотки гул голосов, он покидает свой живописный вертеп. Что-то торопливо бормоча, он широким жестом приглашает всех присутствующих к стоящему в вестибюле большому круглому столу. Из тех кто читал стихи, я, насколько помню, совсем никого не знал. Такой «поэтический» вечер я видел впервые.