Владимир Головин - В. Махотин: спасибо, до свидания! Издание второе

– Он очень много икон отреставрировал, особенно в доперестроечный период. Если я их отреставрировал сотни, то он – всяко больше. Все он это знал. И очень многие знания, особенно поначалу, я получил от него. Он мне даже подарил собственную книжку по реставрации икон, которую достать в то время было невозможно. Виктор помогал не только мне в этом направлении, но и Марине Азановой, и Олегу Бызову… По иконописи знания у него были серьезные. Чувствовал он иконы прекрасно. Во всяком случае, иконы у него были такие, что многим и не снились по нынешним временам! В том смысле, что проходили через него – он же не был «накопителем». Собирать, запасать – перед ним такой цели не стояло.

– Его же два раза обокрали…

– В России нет человека, которого ни разу бы не обокрали, тем более общительного. Это гадко, да.

– Каково значение Виктора Махотина для культуры города?

– Скорее, значение для жителей города. А для культуры… это надо к музейным работникам обратиться, они лучше знают.

– Ройзман написал, что Витя отсидел 16 лет.

– Я про это лично от него не слышал, но нормальные люди этим не хвастаются. Хотя, детский дом если в расчет взять, то как раз и получится 16.

– Витя говорил, что к детям в детдомах хорошо относились. Кружки там всякие были. Ему краски давали, чтобы он занимался рисованием.

– Вполне возможно. Но в то же время в детском доме были определены внутренние порядки между мальчишками, сила там доминировала – дрались… Оно и понятно, впрочем: время послевоенное, голодное, со своими понятиями и законами. Меня другое поражает: внутренняя свобода Вити. Я знал немало людей из детских домов, и они совершенно не похожи на Витю. Он был в этом плане уникальным человеком.

– Вот Борис Цыбин тоже из детдома, учился в художественном училище, два года правда всего, потом бросил, сейчас он кузнец. Владимир Пресняков – главный архитектор города Копейска. Виктор Ламмерт – тоже художник. Художников много вышло из того детдома.

– Видимо, детдом способствует развитию визуального творчества, определенных внутренних качеств. Способствует желанию замкнуться, уйти в себя, что-то нарисовать.

– Они жили не так, как дети в семьях. Убегали, например, вместо школы на пруд – плавать на плоту, в сады убегали.

– Мое детство таким же было, хотя и не детдомовским. Мы в бараках жили у Исети. Тонул, помню, несколько раз. Я понимаю романтику эту. Порой такое случалось, что до смерти несколько сантиметров оставалось. И я думаю, что его детство по сути такое же было, если не хлеще.

– Ты когда родился?

– В 1962-м. Как-то в меня стреляли солью, а могли и дробью! Улица воспитывала. Почти нормально воспитывала.

– Витя раздавал все. Ремонт делал людям бесплатно.

– В Китае говорят: «Доброму человеку не надо думать о старости». Витя очень четко соответствовал этой поговорке.

Мой рассказ «Индейка счастья» был опубликован в 1993 году в российской газете «Доверие». Спустя некоторое время встретил Витю Махотина – сунул ему газетный номер и попросил прочитать. Если уж обидится – художники народ сложный! – то пусть при мне. Хотя рассказ был не о нем персонально, а обо всех нас – как жили мы тогда. Витя читал и смеялся. Я курил. Светило солнышко. Хорошее было время.

ИНДЕЙКА СЧАСТЬЯ

«…Ты постигнешь непогрешимую красоту человеческих страданий, о каждое из которых споткнется твое сердце». Я поставил точку в рассказе, закрыл записную книжку, и в это время в редакцию вошел художник-иллюстратор Шабуров. Невысокого роста человек, похожий на капибару. Про капибару я вычитал в книжке Даррелла.

– Слушай, Дубичев, скажи мне телефон Вити Махотина.

– Махотина я знаю, но телефона его у меня нет.

– Откуда знаешь? – неприятно усмехается.

Иногда я его люблю. Иногда совсем не люблю. Но Махотина знаю. Или путаю с кем-то.

– Может, и путаю, но вроде слышал про такого.

– Понятно…

По телефону спрашивают, может ли наше издательство напечатать японские календари. Пока я соображаю, что такое японские календари, интересуются – туда ли попали.

На всякий случай говорю, что попали туда, но прошу перезвонить завтра.

– Но вы можете напечатать именно японские календари?

– Можем. Но завтра…

– Скажите пожалуйста, телефон художественных мастерских на Онуфриева, – это Шабуров звонит по 09. Начало фразы он произносит агрессивно, финал мягко.

– Спасибо… Это художественные мастерские? А Махотина можно? Не знаете такого! Спасибо…

– Какие новости хорошие? – спрашиваю у Шабурова.

– Какие тебе новости… Никаких новостей нет.

Сидим. Молчим.

Снова набирает номер.

– Не берут…

– А кому звонишь?

– Арбеневу в издательство.

Ждет.

– Может, обедает. Женя в два часа дня ходит в столовку обедать. Сейчас как раз два часа.

– Где обедает?

– В столовой какого-то института, – начинаю злиться.

– Сам ты обедаешь, – слушает гудки. – Он давно уже обедает у себя в издательстве. Сидит и ест бутерброды с

черной…

– Икрой…

– Соплей, – понимает, что каламбур неудачный, и, сделав сердитое лицо, кричит в телефонную трубку: – Здравствуйте, позовите пожалуйста… Женя, это ты? Евгений Владимирович, у тебя есть телефон игнатьевской жены? А-а-а! Он сам у тебя, дай его…

Подмигивает мне и оживляется. Рад. – Привет, слушай, ты телефон Вити Махотина знаешь? А жена твоя?

Я вычитываю чью-то рукопись, механически исправляю ошибки и слушаю, как в соседней комнате главный редактор ругается с коммерческим директором. Коммерческий устроил форменную истерику и кричит о несоответствии политических платформ, что в фирме работают не единомышленники и что он почему-то в связи с этим слагает с себя всякую финансовую ответственность.

Хочется подойти к нему и шлепнуть толстой рукописью по его курчавой голове. – Не знает, – досадует Шабуров.

– Слушай, а может, никакого Махотина и нет?

– Нет, я с ним знаком, – говорит Шабуров как-то неуверенно и начинает саркастически улыбаться.

Смотрю в потолок и мечтаю. Вдруг никакого Махотина нет, а картины его есть и они талантливые. А потом оказывается, что автор этих картин – я. Все удивляются – как же они такой талант проглядели! А я скромно улыбаюсь и пью водку за чужой счет.

Возвращаюсь к рукописи и с ненавистью ставлю запятую, которой нет на положенном месте.

Шабуров сидит тихим зайчиком и о чем-то думает. Затем оглядывает комнату и вскрикивает:

– О-о, позвоню-ка я в кукольный театр! Там его точно знают.

В трубке слышны длинные гудки.

– Может, обедают, – предполагаю я.

– У тебя все обедают, придурок.